постазированию понятия свободы, — и уже на этой трансцендентной идее свободы основывается практическое ее понятие. Однако в Критике практического разума (§ 6, стр. 185 — 4-го, 235 — Розенкранц. издания) он выводит это последнее понятие иначе, — из того, что оно предполагается категорическим императивом; таким образом, для целей этого предположения названная спекулятивная идея есть только начальный источник понятия свободы, — здесь же оно получает настоящее значение и применение. Однако, ни то, ни другое не верно. Ибо иллюзия полной свободы индивидуума в его отдельных поступках наиболее сильна у наименее культурных людей, которые никогда не занимались размышлениями, и следовательно не основана ни на каком умозрении (хотя ее нередко и вплетают в последнее). Наоборот, свободны от нее только философы, и то лишь глубочайшие из них, равно как и более мыслящие и просвещенные отцы церкви.
Итак, согласно сказанному, настоящий источник понятия свободы вовсе не есть заключение — ни из спекулятивной идеи безусловной причины, ни из того, что оно, это понятие, предполагается категорическим императивом: нет, оно вытекает непосредственно из сознания, в котором каждый познает себя прямо как волю, — т. е. как то, что в качестве вещи в себе не имеет своей формой закона основания и ни от чего не зависит, а напротив, делает все зависимым от себя; но этот каждый, будучи чужд философской критики и рефлексии, не отличает себя, как вступившее уже в форму времени и определенное проявление этой воли, можно сказать — волевой акт, от самой воли к жизни, и поэтому, вместо того чтобы признать все свое существование за акт своей свободы, ищет последней в отдельных своих поступках. По этому вопросу я отсылаю к своему конкурсному сочинению о свободе воли.
Если бы Кант, — как он заявляет это здесь и как, по-видимому, хочет представить дело в предшествующих случаях, — приходил к вещи в себе лишь путем заключения, и к тому же, в величайшем противоречии с собою, путем заключения, им самим строжайше воспрещенного, то какое бы это было удивительное совпадение, что именно здесь, где он впервые подходит ближе к вещи в себе и подробнее говорит о ней, он тотчас же признает в ней волю, — свободную, проявляющуюся в мире только во временных явлениях волю! Я считаю поэтому, — хотя этого и нельзя доказать, — что Кант, говоря о вещи к себе, всякий раз безотчетно подразумевал в сокровеннейшей глубине своего духа — волю. Подтверждением этого является предисловие ко 2-му
