В профессорской философии философствующих профессоров все еще можно читать, что воззрение (интуиция) внешнего мира — дело чувств, почему и следует далее пространная и длинная рацея о каждом из пяти чувств. Об интеллектуальности же воззрения, т. е. о том, что в главном оно является произведением рассудка, который посредством свойственной ему формы причинности и лежащей в ее основе формы чистой чувственности, иначе говоря, — времени и пространства, сам только и творит и вызывает из сырого материала некоторых органических ощущений этот объективный внешний мир, — об этом нет у них речи. А между тем я поставил данный вопрос в его основных чертах уже в первом издании настоящей книжки, в 1813 г. (стр. 53—55), и вслед затем подробно разобрал его в 1816 г. в своем рассуждении о зрении и цветах; венский профессор Розас выразил даже свое одобрение этому трактату тем, что позволил себе совершить из него плагиат; подробнее об этом — на стр. 19 (2-е изд., стр. 14) Воли в природе. Наоборот, профессора философии нигде ни словом не отметили ни этой, ни других великих и важных истин, изложение которых в вечное достояние человеческого рода было задачей и трудом всей моей жизни. Нет, это им не по вкусу, все это им не ко двору, это не ведет ни к какой теологии, это нисколько не приноровлено к соответственной дрессировке студентов для высших государственных целей, — словом, они ничему не хотят у меня учиться и не видят, что очень многому должны были бы они учиться у меня, именно всему тому, чему будут учиться у меня их дети, внуки и правнуки. Вместо этого, каждый из них стремится в широко сплетенной метафизике обогатить публику своими оригинальными мыслями. Да, если пальцы дают на это право, то они имеют его. Но поистине Макиавелли прав, говоря — как и до него, Гесиод (Εργα, 293) — «есть три рода умов: одни доходят до прозорливости и понимания вещей собственными силами; иные постигают истину, когда другие указывают им на нее; наконец, третьи не способны ни к тому, ни к другому» (Il principe, с. 22).
Надо быть покинутым всеми богами, для того чтобы воображать, будто созерцаемый внешний мир, тот мир, который наполняет пространство в его трех измерениях, движется вперед
