ченно, состоит в нижеследующем, распадаясь при этом на две части, которые, однако, опять сливаются между собою и должны быть мыслимы как нечто вполне единое.
Как бы плотно ни облекала пелена Майи сознание злого, т. е. как бы ни был он объят principio individuationis, считая свою личность абсолютно-отличной и отделенной глубокой пропастью от всякой другой и всеми силами поддерживая в себе это убеждение, потому что оно одно соответствует его эгоизму и служит его опорой (ведь познание почти всегда подкуплено волей), — тем не менее в сокровенной глубине его духа таится предчувствие, что такой порядок вещей — только явление, а сущность совсем иная; что как ни отделяют его время и пространство от других индивидуумов и их бесчисленных мук, которые они терпят и даже через него терпят, и как они, время и пространство, ни представляют их совершенно чуждыми для него, все же, сама по себе и независимо от представления и его форм, во всех них проявляется единая воля к жизни: не узнавая себя, она обращает здесь свое оружие против самой себя и домогаясь в одном из своих проявлений усиленного благополучия, тем самым возлагает на другое — величайшее страдание; в злом, говорю я, таится предчувствие, что он — вся эта воля, что он, следовательно, не только мучитель, но и мученик, от чьих страданий его отделяет и освобождает только обманчивый призрак, формой которого служат пространство и время, но который рассеивается, и он, злой, по справедливости должен платить за наслаждение ценою мук, и всякое страдание, которое представляется ему лишь возможным, постигает его действительно, как волю к жизни, ибо только для индивидуального познания, только посредством principii individuationis различаются между собою возможность и действительность, временная и пространственная близость и отдаленность, — но не сами по себе. Именно эту истину выражает мифически, т. е. применительно к закону основания и, значит, переведенной в форму явления, — переселение душ; но самое чистое от всякой примеси выражение она находит себе именно в той смутно ощущаемой, но безутешной муке, которую называют угрызениями совести. Они вытекают, впрочем, еще и из другого, с первым тесно связанного, непосредственного сознания, — именно из сознания силы, с которой в злом индивидууме утверждает себя воля к жизни, силы, которая идет далеко за пределы его индивидуального явления вплоть до совершенного отрицания той же самой воли, проявляющейся в чужих индивидуумах. Таким образом, то внутрен-
