ности; на пути же хитрости — посредством мотивации, т. е. причинности, прошедшей через познание; иначе говоря, я достигаю этого тем, что подставляю воле другого человека обманные мотивы, в силу которых он, думая следовать своей воле, следует моей. Так как среда, в которой находятся мотивы, есть познание, то я могу исполнить это, только совершив подлог в его познании, — а это и есть обман. Он всегда имеет своею целью воздействие на волю другого, — не исключительно на его познание, как такое и в себе, а на познание лишь как на средство, поскольку оно определяет его волю. Ибо самый обман мой, исходя из моей воли, нуждается в мотиве, — а таким может быть только чужая воля, не чужое познание, взятое само по себе, потому что оно как такое никогда не может иметь влияния на мою волю, никогда не может ее волновать, никогда не может быть мотивом ее целей: только чужое хотение и действие могут быть таким мотивом, — а через них (косвенно, значит) — чужое познание. Это относится не только ко всякому обману, вытекающему из явного своекорыстия, но и к такому обману, который имеет своим источником чистую злобу, жаждущую насладиться мучительными последствиями чужой ошибки, ею же вызванной. Даже обыкновенный хвастун стремится к тому, чтобы, усилив этим хвастовством уважение к себе или изменив к лучшему мнение других людей, оказать или облегчить себе большее влияние на их желания и поступки. Простой отказ в истине, т. е. в изъявлении вообще, сам по себе не есть несправедливость; но таково несомненно всякое навязывание лжи. Кто не хочет указать заблудившемуся путнику настоящей дороги, тот не совершает по отношению к нему никакого правонарушения, — но совершает его тот, кто указывает ему неверный путь.
Из сказанного следует, что всякий обман и всякое насилие, как такие, представляют собою несправедливость, ибо они уже как такие стремятся распространить власть моей воли и на чужие индивидуумы, т. е. утвердить мою волю путем отрицания их воли, — то же насилие. Но самый настоящий обман, это — нарушение договора, потому что здесь все приведенные определения находятся сполна и явственно. Ибо когда я заключаю договор, то чужое обещанное деяние является непосредственным и признанным мотивом для моего деяния, которое должно наступить в свою очередь. Обмен обязательств совершается осмотрительно и формально. Правдивость сделанного каждой из сторон заявления, как предполагается, зависит от воли участника. Если же другой нарушил договор, то он меня обманул и, подлогом указав моему познанию неверные мотивы, склонил мою волю на сторону
