никнет только тягостная и невыразительная монотонность, соответствующая скуке.
Все то, что должны уяснить эти соображения, — недостижимость прочного удовлетворения и отрицательность всякого счастья, все это находит свое объяснение в том, что показано в заключении второй книги: именно, в том, что воля, объективацией которой служит, подобно всякому явлению, человеческая жизнь, есть стремление без цели и предела. Отпечаток этой бесконечности мы находим во всех сторонах ее совокупного проявления, начиная самой общей формой последнего — бесконечным временем и пространством, и кончая самым совершенным из всех явлений — жизнью и стремлением человека. Можно теоретически принять три грани человеческой жизни и рассматривать их как элементы действительной жизни человека. Во-первых, — могучее хотение, великие страсти (Радша-Гуна). Они проявляются в великих исторических характерах, их изображают эпос и драма; но они могут обнаруживаться и в малой сфере, потому что значительность объектов измеряется здесь только степенью, в которой они потрясают волю, а не их внешними отношениями. Затем, во-вторых, — чистое познание, восприятие идей, обусловленное освобождением познания от служения воле: жизнь гения (Сатва-Гуна). В-третьих, наконец, — величайшая летаргия воли и связанного с ней познания, беспредметная тоска, скука, от которой мертвеет жизнь (Тама-Гуна). Жизнь индивидуума, очень далекая от постоянного пребывания в одной из этих крайностей, касается их лишь изредка и по большей части представляет собою только слабое и нерешительное приближение к той или другой стороне, жалкое хотение ничтожных объектов, которое постоянно возвращается и оттого избегает скуки. В самом деле: невероятно, как пусто и бессодержательно, рассматриваемая извне, и как тупо и бессмысленно, ощущаемая изнутри, — протекает жизнь большинства людей. Это — мучительная тоска и томление, сопровождаемое рядом тривиальных помыслов, сонное блуждание шаткой поступью через четыре возраста жизни вплоть до смерти. Люди подобны часовым механизмам, которые заведены и идут, сами не зная для чего; всякий раз, когда зачат и рожден новый человек, опять заводятся часы человеческой жизни, для того чтобы нота в ноту и такт за тактом, с незначительными вариациями, повторить уже бесчисленное число раз сыгранную шарманочную пьесу. Каждый индивидуум, каждый человеческий облик и жизненный путь — только лишнее быстротечное сновидение бесконечного духа природы, вечной воли к жизни, — лишний мимолетный
