тельный исход дела; но возникло оно все-таки из внутренних свойств, из умопостигаемого характера индивидуальной воли, в ее конфликте с данными мотивами, и возникло поэтому с полной необходимостью. Интеллект может при этом лишь ярко и всесторонне осветить свойство мотивов, — но он не в силах определить самую волю, ибо последняя для него совершенно недоступна и даже, как мы видели, непостижима.
Если бы человек при одинаковых обстоятельствах мог поступить однажды так, другой раз — иначе, то за этот промежуток самая воля его должна была бы измениться и поэтому лежать во времени: ведь только в последнем и возможно изменение; но в таком случае или воля должна была бы представлять собою только явление, или время должно было бы быть определением вещи в себе. Поэтому спор о свободе отдельного поступка, о «liberum arbitrium indifferentiae», вращается, собственно, около вопроса — лежит ли воля во времени или нет. Если она, как это неизбежно вытекает из учения Канта и из всего моего рассуждения, вещь в себе, вне времени и всяких форм закона основания, то не только индивидуум должен в одинаковых условиях всегда поступать одинаково и не только всякое злое дело его непременно является надежной порукой за множество других, которые он должен совершить и от которых не может уклониться, — но и мы в состоянии были бы, как говорит Кант, при наличности эмпирического характера и мотивов, вычислять будущее поведение человека, как солнечное и лунное затмение. Как последовательна природа, так последователен и характер: в соответствие с ним должен совершаться всякий отдельный поступок, подобно тому как всякий феномен соответствует закону природы: мотивы в первом случае и причина в последнем — это лишь случайные причины, как показано во второй книге. Воля, проявлением которой служит все бытие и жизнь человека, не может отрекаться от себя в отдельных случаях, и чего хочет человек вообще, того он всегда будет хотеть и в частности.
Утверждение эмпирической свободы воли, liberi arbitrii indifferentiae, находится в теснейшей связи с тем, что сущность человека полагали в душе, которая будто бы в своем корне есть познающее, вернее — абстрактно мыслящее существо и лишь вследствие этого хотящее; таким образом, природу воли считали производной, — между тем как на самом деле таким производным моментом является познание. Волю рассматривали даже как особый акт мышления и отождествляли с суждением: так смо-
