дый настоящее со своей индивидуальностью и думает, что вместе с нею гаснет всякое настоящее и без настоящего остаются потом и прошедшее, и будущее. Но как на земном шаре повсюду — верх, так и форма всякой жизни — настоящее, и страшиться смерти потому, что она исторгает у нас настоящее, не более умно, чем бояться, как бы не соскользнуть вниз с круглого земного шара, на котором-де мы, к счастью, стоим в данный момент наверху. Объективации воли присуща форма настоящего, которое в качестве непротяженной точки рассекает бесконечное в обе стороны время и стоит неподвижно, как вечный полдень без прохладного вечера, — подобно тому как действительное солнце горит беспрерывно, и только кажется, будто оно тонет в лоне ночи; поэтому, если человек боится смерти как своего уничтожения, то это все равно, что думать, будто солнце сетует ввечеру: «горе мне! я погружаюсь в вечную ночь»[1]. Но и наоборот: кого гнетут жизненные бремена, кто хотел бы жизни и утверждает ее, но трепещет ее мучений и в особенности не хочет больше переносить тягостного жребия, который выпал как раз на его долю, — такой человек не может надеяться на освобождение в смерти и не может найти спасения в самоубийстве: обманчивым призраком манит его темный и холодный Орк в пристань отдохновения. Земля в своем вращении переходит изо дня в ночь, индивидуум умирает, — но самое солнце беспрерывно горит вечным полуднем. Воле к жизни обеспечена жизнь: форма жизни — настоящее без конца; нужды нет, что индивидуумы, проявления идеи, возникают и исчезают во времени, подобно мимолетным грезам. Таким образом, самоубийство уже и здесь представляется нам бесплодным и потому неразумным поступком: когда мы подвинемся далее в своем рассуждении, оно предстанет перед нами в еще менее благоприятном свете.
- ↑ В эккермановских „Разговорах с Гете“ (II изд., т. I, стр. 154) Гете говорит: „Наш дух — это существо неразрушимое по своей природе; он есть нечто действенное из вечности в вечность. Он подобен солнцу, которое заходит только для наших земных очей, но которое собственно никогда не заходит, а беспрерывно продолжает светить“. Гете заимствовал это сравнение у меня, а вовсе не я у него. Несомненно, он употребляет его здесь, в этом разговоре 1824 года, потому, что припомнил — быть может, бессознательно — мою фразу, которая буквально в той же редакции напечатана в первом издании, стр. 401; и там, как и здесь, в конце § 65, она повторяется на 528 стр. Это первое издание было послано Гете в декабре 1818 года, а в марте 1819 г. он выразил мне через мою сестру, в Неаполь, где я в то время находился, свое письменное одобрение и приложил записку, где пометил страницы, особенно понравившиеся ему, — следовательно, он прочел мою книгу.
