меньшей, доведенная до сознательности и смягченная светом познания, пока, наконец, в отдельной личности это познание, очищенное и усиленное самым страданием, не достигает того пункта, где его уже не обманывает явление, пелена Майи, где оно прозревает в форму явления, principium individuationis, — и зиждущийся на последнем эгоизм через это немеет: оттого мотивы, прежде столь могучие, теряют свою власть, и вместо них совершенное познание сущности мира, действуя как квиетив воли, вызывает резиньяцию, отречение не только от жизни, но и от самой воли к жизни. Так видим мы в трагедии, что ее благороднейшие герои, после долгой борьбы и страданий, навсегда отрекаются от своих целей, к которым до тех пор столь пламенно стремились, и от всех радостей жизни; — или же охотно и радостно покидают самую жизнь; таков стойкий принц Кальдерона, такова Гретхен в «Фаусте», таков Гамлет, за которым охотно последовал бы его Горацио, если бы тот не упросил его остаться и еще некоторое время страдальчески дышать в этом суровом мире, для того чтобы разъяснить судьбу Гамлета и очистить память о нем; такова и Орлеанская дева, и Мессинская невеста: все они умирают, просветленные страданием, т. е. после того как в них уже умерла воля к жизни. В «Магомете» Вольтера это выражено даже буквально, — в заключительных словах, с которыми обращается к Магомету умирающая Пальмира: «мир создан для тираннов: живи!» — Наоборот, требование так называемой поэтической справедливости основано на совершенном непонимании существа трагедии и даже существа мира. Во всей своей плоскости оно нагло выступает в той критике, которой доктор Самуил Джонсон подверг отдельные пьесы Шекспира: в ней он очень наивно жалуется на сплошное пренебрежение этим требованием; такое пренебрежение несомненно, — ибо чем провинились Офелии, Дездемоны, Корделии? Но только плоское, оптимистическое, протестантско-рационалистическое, или, точнее, жидовское мировоззрение способно предъявлять требование поэтической справедливости и в ее удовлетворении находить удовлетворение себе. Истинный смысл трагедии заключается в более глубоком воззрении: то, что искупает герой, — это не его личные грехи, а первородный грех, т. е. вина самого существования:
|
Pues el delito major |
как это прямо говорит Кальдерон.
