нием. Поэтому то, что для представления является растением, простым растительным процессом, слепою силой, — все это мы по существу будем рассматривать как волю и во всем этом мы увидим то самое, что служит основой нашего собственного явления, как оно выражается в нашей деятельности и даже в самом существовании нашего тела.
Нам остается только сделать еще последний шаг — приложить нашу точку зрения и ко всем силам, действующим в природе по общим, неизменным законам, сообразно коим происходят движения всех таких тел, которые, совершенно не имея органов, не обладают для раздражений — восприимчивостью, для мотивов — познанием. Мы должны, таким образом, тот ключ к пониманию внутренней сущности вещей, который могло нам дать только непосредственное познание нашего собственного существа, — мы должны его приложить и к этим явлениям неорганического мира, отстоящим от нас далее всего. И вот, когда мы направляем на них испытующий взор, когда мы видим мощное, неудержимое стремление вод к глубине; постоянство, с которым магнит снова и снова обращается к северу; тяготение, с которым влечется к нему железо; напряженность, с которой полюсы электричества жаждут воссоединения и которая, как и напряженность человеческих желаний, возрастает от препятствий; когда мы видим, как быстро и неожиданно осаждается кристалл, с такою соразмерностью образования, которая очевидно представляет собою лишь пораженное и скованное оцепенением, но решительное и определенное влечение в разные стороны; когда мы замечаем выбор, с которым тела, в состоянии жидкости получившие свободу и выведенные из оков оцепенения, ищут и бегут друг друга, соединяются и разлучаются; когда, наконец, мы непосредственно чувствуем, как тяжесть, стремлению которой к земной массе препятствует наше тело, беспрерывно давит и гнетет последнее, охваченная своим единственным порывом, — то не надо нам сильно напрягать своего воображения, чтобы даже в таком отдалении распознать нашу собственную сущность, то самое, что в нас, при свете познания, преследует свои цели, а здесь, в самых слабых своих проявлениях, стремится лишь слепо, глухо, односторонне и неизменно, то самое однако, что будучи всюду одинаково, — подобно тому, как и первое мерцание утренней зари делит с лучами яркого полудня название солнечного света — должно и здесь, как и там, носить имя воли, означающее бытие в себе каждой вещи в мире и всеединое зерно каждого явления.
