изображении, никогда не мог получить жизненности, или внутренней поэтической правды, а оставался деревянным, неповоротливым манекеном, с которым нельзя иметь никакого дела, который сам не знает, что ему предпринять со своей мудростью, и которого невозмутимый покой, удовлетворенность и блаженство прямо противоречат человеческой природе, — так что мы не можем их себе наглядно представить. Как сильно отличаются от него те победители мира и добровольно кающиеся, которых рисует нам и действительно создала индусская мудрость; или как отличается от него христианский Спаситель, этот дивный образ, полный глубокой жизненности, величайшей поэтической правды и высокого смысла, — образ, который, несмотря на совершенную добродетель, святость и величие, стоит перед нами объятый великим страданием[1].
- ↑ Сюда относится 16 глава II тома.
