Самое полное развитие практического разума, в истинном и подлинном смысле этого слова, крайняя вершина, которой может достигнуть человек с помощью одного разума и на которой яснее всего выступает его отличие от животного, — это выражено в идеале стоического мудреца. Ибо стоическая этика по своему источнику и существу вовсе не учение о добродетели, а только наставление к разумной жизни, цель и назначение которой — счастье душевного покоя. Добродетельное поведение присоединяется сюда лишь как бы per accidens, в качестве средства, а не цели. Поэтому, стоическая этика всем своим характером и точкой зрения коренным образом отличается от этических систем, непосредственно настаивающих на добродетели, — каковы учения Вед, Платона, христианства и Канта. Цель стоической этики — счастье: τελος το ευδαιμονειν (virtutes omnes finem habere beatitudinem) — читаем мы в изложении стоицизма у Стобея (Ecl., L. II, с. 7, р. 114, а также р. 138). Однако, стоическая этика доказывает, что счастье наверное можно найти только во внутреннем мире и спокойствии духа (αταραξια), а их опять-таки можно достигнуть лишь добродетелью: именно в этом смысл выражения, что добродетель — высшее благо. Если же постепенно цель забывается ради средства и добродетель явно рекомендуется совсем в других интересах, чем собственное счастье, которому она слишком очевидно противоречит, та это — одна из тех непоследовательностей, благодаря которым в каждой системе непосредственно познаваемая, или, как говорят, чувствуемая истина назло умозаключениям поворачивает на настоящую дорогу. Мы замечаем это, например, в этике Спинозы, которая из эгоистического suum utile quaerere выводит с помощью очевидных софизмов чистое учение добродетели. Как я понимаю дух стоической этики, ее источник лежит в мысли, не способен ли разум, это великое преимущество человека, которое косвенно, целесообразной деятельностью и ее результатами, в такой степени облегчает ему жизнь и ее бремя, — не способен ли он и непосредственно, т. е. одним познанием, сразу и вполне, или почти вполне, освободить человека от всяких страданий и мук, наполняющих его жизнь. Казалось несовместным с преимуществами разума, чтобы одаренное им существо, которое, благодаря ему, объемлет и озирает бесконечность вещей и состояний, было все-таки отдано во власть настоящему моменту и случайностям немногих лет столь недолгой, мимолетной и непрочной жизни, во власть таким сильным горестям, такой великой муке и страданиям, — порождению бурного порыва страстей и страхов; пола-
