ные силы, законы природы; в ботанике и зоологии — различие видов и самая жизнь; в истории — род человеческий со всеми особенностями его мышления и воли; и во всех — закон основания в той форме, которая присуща каждому из его случаев.
Философия имеет ту особенность, что она ничего не предполагает известным, а все для нее в одинаковой степени чуждо и загадочно, — не только отношения явлений, но и самые явления, даже самый закон основания: другие науки удовлетворены, если могут все подвести под этот закон, между тем как философия ничего не выиграла бы от такого подведения, ибо ей один член ряда столь же неизвестен, как и другой; кроме того, самый род подобной связи представляет для нее такую же проблему, как и ею связываемое, а последнее остается загадкой и после раскрытия связи, как и до него. Ибо, как уже сказано, то, что науки предпосылают и делают основой и пределом своих объяснений, — именно это и составляет настоящую задачу философии, которая, следовательно, в этом смысле начинается там, где науки кончаются. Доказательства не могут быть ее фундаментом, так как они из известных принципов выводят неизвестные: для нее же все одинаково неизвестно и чуждо. Не может быть такого принципа, которому обязан был бы своим существованием мир со всеми своими явлениями: вот почему нельзя, как этого хотел Спиноза, выводить философию аргументами ех firmis principiis. Кроме того, философия — это самое общее знание, и его главные принципы не могут быть поэтому выводами из какого-нибудь другого знания, еще более общего. Закон противоречия устанавливает только согласие понятий, но сам понятий не дает. Закон основания объясняет связь явлений, но не самые явления; вот почему философия не может стремиться к изысканию какой-нибудь causae efficientis или causae finalis всего мира. По крайней мере, настоящая философия допытывается вовсе не того, откуда или для чего существует мир, а только того, что такое мир. Вопрос же почему подчиняется здесь вопросу что, ибо он относится уже к миру, возникая только из формы его явлений, закона основания, и лишь постольку имея значение и силу. Правда, можно сказать: что такое мир, это познает всякий без посторонней помощи, ибо он сам — субъект познания, чьим представлением и является мир; и постольку это утверждение было бы справедливо. Но такое познание наглядно, in concreto: обратить его in abstracto, и последовательное, изменчивое воззрение, вообще все то, что заключается в широком понятии чувства и определяется им лишь отрицательно, как не отвлеченное, не ясное знание, —
