которые физические упражнения, например, борьбу с животными, метание стрел и т. п., с такой уверенностью и быстротой, которая никогда недоступна для рефлектирующего европейца, — именно потому, что рефлексия заставляет его колебаться и медлить. Он старается, например, определить подходящее место, улучить настоящий момент между обеими неверными крайностями: человек природы находит все это непосредственно, не думая о том, что лежит в стороне. Точно также нет для меня проку в том, что я умею определить in abstracto, в градусах и минутах, угол, под которым надо накладывать бритву, — если я не знаю его интуитивно, т. е. не держу ее в руке. Подобным же образом мешает разум и пониманию человеческого лица: и это должно совершаться непосредственно рассудком; недаром говорят, что выражение, смысл физиономии можно только чувствовать, — т. е. они не растворяются в отвлеченных понятиях. Каждый человек обладает своей непосредственной интуитивной физиогномикой и патогномикой; но один распознает эту signaturam rerum отчетливее, чем другой. Учить же и учиться физиогномике in abstracto нельзя, ибо оттенки здесь столь тонки, что понятие не может опуститься до них; поэтому отвлеченное знание так относится к ним, как мозаичная картина к Ван-дер-Верфу или Деннеру: как при всей тонкости мозаики границы камешков всегда явны и поэтому невозможен постепенный переход от одного цвета к другому, так и понятия, в своей неподвижности и резких очертаниях, как бы тонко ни раскалывать их ближайшими определениями, никогда не могут достигнуть тонких модификаций наглядного, — между тем именно в последних и заключается вся сущность указанной мною для примера физиогномики[1].
Именно это свойство понятий, которое делает их похожими на камешки мозаичной картины и благодаря которому воззрение
- ↑ Я поэтому держусь того мнения, что точность физиогномики не может идти дальше установления нескольких вполне общих законов, например, таких: по лбу и глазам можно прочесть интеллектуальное, по губам и нижней половине лица — этическое, проявления воли; лоб и глава взаимно уясняют друг друга, и каждая из этих черт, наблюдаемая без другой, понятна только вполовину; гениальность никогда не бывает без высокого, широкого, прекрасно округленного лба, но последний часто бывает без первой; по умному выражению тем вернее заключать об уме, чем некрасивее лицо, и по глупому выражению тем вернее заключать о глупости, чем лицо красивее, ибо красота, как соответствие человеческому типу, носит уже сама в себе выражение духовной ясности, безобразие же имеет противоположный характер и т. д.
