Если ближе исследовать происхождение этого вопроса о реальности внешнего мира, то мы найдем, что, кроме указанного неверного применения закона основания к тому, что лежит вне его сферы, присоединяется еще особое смешение его форм: именно, та форма, которую он имеет только по отношению к понятиям, или отвлеченным представлениям, переносится на наглядные представления, реальные объекты, и требуется основание познания от таких объектов, которые могут иметь лишь основание становления. Над отвлеченными представлениями, над понятиями, связанными в суждения, закон основания господствует, конечно, в том смысле, что каждое из них свою ценность, свое значение, все свое существование, в данном случае именуемое истиной, получает исключительно через отнесение суждения к чему-нибудь вне его, к своей основе познания, к которой, следовательно, надо всегда возвращаться. Наоборот, над реальными объектами, над наглядными представлениями, закон основания господствует как закон не основы познания, а основы становления, закон причинности: каждый из этих объектов заплатил ему свою дань уже тем, что он стал, т. е. произошел как действие из причины; требование основы познания не имеет здесь, следовательно, силы и смысла, — оно относится к совершенно другому классу объектов, Поэтому, наглядный мир, доколе мы останавливаемся на нем, не возбуждает в наблюдателе недоверия и сомнений: здесь нет ни заблуждения, ни истины, — они удалены в область отвлеченного, рефлексии. Здесь же мир открыт для чувств и рассудка, с наивной правдой выдает себя за то, что он есть, — за наглядное представление, которое закономерно развивается в связи причинности.
С той точки зрения, с которой мы до сих пор рассматривали вопрос о реальности внешнего мира, он всегда вытекал из блужданий разума, доходившего до непонимания самого себя, и постольку на этот вопрос можно было ответить только разъяснением его содержания. После исследования всего существа закона основания, отношения между объектом и субъектом и истинных свойств чувственной интуиции, указанный вопрос должен был уничтожиться сам собою, — ибо в нем не оставалось больше никакого смысла. Но кроме названного, чисто-умозрительного происхождения, он имеет и совершенно иной, собственно эмпирический источник, хотя и здесь он все еще ставится в спекулятивных целях. В последнем значении смысл его гораздо понятнее, чем в первом. Он состоит в следующем: мы видим сны, — не сон ли вся наша жизнь? Или, определеннее: есть ли
