понятия. Мое учение не допускает даже столь умно придуманной профессорами философии и сделавшейся для них необходимой сказки о непосредственно и абсолютно познающем, созерцающем и внемлющем разуме, который надо лишь с самого начала навязать своим читателям, для того чтобы потом уже самым удобным образом, как бы на четверке коней, въехать в область, лежащую по ту сторону всякого возможного опыта, — в область, куда Кант вполне и навсегда закрыл доступ для нашего познания и где можно найти непосредственно откровенными и прекрасно изготовленными основные догматы новейшего иудаизированного и оптимистического христианства. Скажите на милость, какое дело до моей, чуждой этих существенных реквизитов, бесхитростной, бесхлебной, пытливой философии, которая своей полярной звездой избрала одну только истину, обнаженную, невознаграждаемую, нелюбезную, часто преследуемую истину, и не оглядываясь ни вправо, ни влево, держит свой путь прямо на нее, — какое дело до нее той almae matri, милейшей, питательной университетской философии, которая, обремененная сотнями умыслов и тысячами помыслов, опасливо лавирует по своей дороге, всегда имея перед глазами страх Господень, волю министерства, уставы государственной церкви, желания издателя, одобрение студентов, дружеские отношения коллег, политическую злобу дня, летучее настроение публики и все другое? Или что общего имеет мое тихое, серьезное искание истины с крикливостью тех схоластических пререканий между кафедрами и скамьями, сокровенной пружиной которых всегда являются личные цели? Скорее, эти два вида философии в самом корне своем разнородны. Поэтому, со мной нельзя заключать ни компромисса, ни товарищества, и никто не может оправдать свои расчеты на меня, — кроме того, кто ищет одной лишь истины; следовательно, не найдет во мне удовлетворения ни одна из современных философских партий, ибо все они стремятся к своим умыслам, я же могу предложить только мысли, которые не подходят ни к одному из них, потому что они не сделаны по образцу ни одного из них. Для того же, чтобы моя собственная философия стала пригодной для кафедры, должны сначала наступить совершенно другие времена. Вот уж действительно было бы интересное зрелище, если бы философия, от которой нельзя иметь заработка, вышла на простор и свет и приобрела всеобщее уважение! Нет, это надо было предотвратить, и все должны были стать против этого, как один человек. Но спорить и опровергать — не так легко; да это уже и потому опасное средство, что оно могло бы привлечь внимание публики, и
