образом, можно сказать, что память находится под двумя антагонистическими влияниями: с одной стороны, — энергии представляющей способности, с другой стороны, — количества занимающих ее представлений. Чем незначительнее первый фактор, тем незначительнее должен быть для создания хорошей памяти и другой: и чем сильнее второй фактор, тем сильнее должен быть и первый. Вот почему люди, беспрестанно читающие романы, теряют от этого память: у них, как и у гения, есть множество представлений, которые однако не собственные мысли и комбинации, а чужие, быстро мелькающие сочетания, и которые не оставляют ни досуга, ни терпения для повторения и упражнений; того же, чем у гения компенсируется упражнение, этим людям не достает. Впрочем, надо ко всему этому сделать следующую оговорку: каждый обладает наилучшей памятью в том, что его интересует, и наихудшей — в остальном. Поэтому, часто высокий ум необыкновенно скоро забывает мелочи и случайности обыденной жизни, а также ничтожных людей, с которыми он ознакомился; наоборот, ограниченная голова все это отлично удерживает, и тем не менее первый по отношению к тому, что для него важно и само по себе значительно, обладает прекрасной, даже изумительной памятью.
Вообще же, легко видеть, что мы лучше всего сохраняем такие ряды представлений, которые связаны между собою узами одной или нескольких из указанных категорий оснований и следствий; но труднее сохранить те ряды, которые связаны не между собою, а только с нашей волей, по закону мотивации, т. е. сопоставлены произвольно. В первом случае для нас облегчает половину труда a priori сознаваемая форма; это, как и вообще всякое познание a priori, вероятно дало повод Платону для его теории, что всякое изучение — только воспоминание.
Порядок, в котором я изложил различные формы нашего закона, не систематичен; он избран только ради ясности, для того чтобы предпослать вперед наиболее известное и то, что в
