гих абстракций, о которых здесь идет речь, я отсылаю частью к § 65 І-го тома Мира как воли и представления, частью ко всей третьей книге этого сочинения. Но когда при разговоре об этих трех тощих абстракциях принимается таинственный и важный вид и подымаются брови вплоть до париков, то молодые люди могут легко вообразить, что здесь кроется какое-то чудо, нечто особенное и несказанное, в силу чего отвлеченности заслуживают названия идей и впрягаются в триумфальную колесницу мнимого метафизического разума.
Когда таким образом учат, что мы обладаем способностью непосредственных, материальных (т. е. доставляющих и содержание, а не только форму), сверхчувственных (т. е. выходящих за все возможные пределы опыта) познаний, способностью, которая прямо приноровлена к метафизическому умозрению, для этой цели в нас и живет, и что именно в ней, этой способности, и заключается наш разум, — то я должен быть настолько невежливым, чтобы назвать это чистейшей ложью. Ибо самое легкое, но добросовестное самоиспытание непременно убедит каждого, что в нас совсем не существует такой способности. С этим согласуется и то, что́ в течение времен выяснилось в результате исследований призванных, одаренных и честных мыслителей, именно: все прирожденные, а поэтому априорные и независимые от опыта, элементы нашей общей познавательной способности безусловно ограничены формальной частью познания, т. е. сознанием самобытных функций интеллекта и способа их единственно-возможной деятельности; причем однако эти функции, все вместе и каждая в отдельности, для того чтобы создать материальные познания, нуждаются в материале извне. Так заложены в нас формы внешнего объективного воззрения, как время и пространство; далее, закон причинности, как исключительная форма рассудка, при посредстве которой он построяет объективный физический мир; наконец, и формальная часть отвлеченного познания: она изложена и представлена в логике, которую поэтому наши отцы совершенно правильно называли учением о разуме. Но именно логика учит и тому, что понятия, из которых состоят суждения и заключения, к каким сводятся все логические законы, должны выжидать своего содержания и материала из интуитивного познания, — точно также, как, в свою очередь, рассудок, создающий последнее, почерпает материал, который дает содержание его априорным формам, из чувственного ощущения.
Итак, все материальное в нашем познании, т. е. все, что не может быть сведено к субъективной форме, к самобытной дея-
