словом idée или idea очень обыденный и во всяком случае совершенно определенный и понятный смысл. Наоборот, у немца, как только вы с ним заговорите об идеях (в особенности, если вы произносите Uedähen), сейчас же начинает кружиться голова; всякая рассудительность покидает его, и он испытывает такое чувство, как будто ему необходимо подняться на воздушном шаре. Вот здесь-то и открывается поле деятельности для наших адептов воззрения разума; поэтому, самый наглый из них, известный шарлатан Гегель, без дальних рассуждений назвал свой принцип мира и всех вещей — идеей, и он не ошибся: все подумали, что сделано некоторое приобретение. А если кто-нибудь не даст себя провести и спросит, что же собственно такое эти идеи, органом которых считается разум, то в виде объяснения ему по большей части преподнесут высокопарное, бессодержательное, туманное словоизвержение, в нанизанных друг на друга периодах такой длины, что читатель, если только он не заснет уже на средине, в конце их испытает скорее чувство отупения, чем приобретенного познания, и начнет даже подозревать, не о химерах ли шла речь. Если же он потребует, чтобы его специальнее познакомили с подобными идеями, то его начнут подчивать ими в большом количестве. Ему предложат главные темы схоластики, которые, к сожалению, и Кант несправедливо и ошибочно, как я это выяснил в своей критике его философии, назвал идеями разума, (впрочем, только для того, чтобы выяснить их совершенную недоказуемость и теоретическую необоснованность), — именно, представления Бога, бессмертной души и объективного, реально существующего мира и его строя (иногда для разнообразия приводятся только Бог, свобода и бессмертие); ему предложат или Абсолют, в котором мы в § 20 узнали вынужденное путешествовать incognito космологическое доказательство, или бесконечное в противоположность конечному, — благо немецкий читатель по большей части довольствуется таким словоизвержением и не замечает, что в сущности для него в этих понятиях ясно мыслится только «то, что имеет конец» и «то, что не имеет конца». Очень излюблены, далее, в качестве мнимых идей, особенно у господ сентиментальных и благодушных, «добро, истина, красота», хотя это только три очень широких и абстрактных понятия, ибо они отвлечены от бесчисленных вещей и отношений и потому крайне бедны содержанием, как тысячи других абстракций подобного рода. Что касается их содержания, то я выше, в § 29, выяснил, что истина — это принадлежащее исключительно суждениям и потому логическое свойство. По поводу двух дру-
