представляет собою непосредственный залог неразрушимости ядра нашего, существа и его бессмертия в роде. И считать такое бессмертие за нечто малое и недостаточное, — это ошибка; объясняется она тем, что под грядущей жизнью в роде мы не мыслим ничего иного, кроме грядущего бытия подобных нам, но ни в каком отношении не тождественных с нами существ; а такой взгляд в свою очередь объясняется тем, что, исходя из познания, направленного вовне, мы представляем себе только внешний облик рода, как мы его воспринимаем наглядно, а не внутреннюю сущность его. Между тем именно эта внутренняя сущность и есть то, что̀ лежит в основе нашего сознания, как его зерно, что́ поэтому непосредственнее даже, чем самое сознание, и что́ как вещь в себе, свободная от principio individuationis, представляет собою единое и тождественное начало во всех индивидуумах, — существуют ли они одновременно, или проходят друг за другом. Эта внутренняя сущность — воля к жизни, т. е. именно то, что столь настоятельно требует жизни и жизни в будущем, — то, что недоступно для беспощадной смерти. Но и с другой стороны, эта внутренняя сущность, эта воля к жизни, не может обрести себе лучшего состояния, нежели то, каким является ее настоящее; а поэтому вместе с жизнью для нее неизбежны беспрерывные страдания и смерть индивидуумов. Освобождать ее от страданий предоставлено отрицанию воли к жизни, посредством которого индивидуальная воля отрешается от ствола рода и прекращает в нем свое собственное бытие. Для определения того, чем становится воля к жизни тогда, у нас нет никаких понятий и даже никакого материала для них. Мы можем охарактеризовать это лишь как нечто такое, что имеет свободу быть волей к жизни или не быть. Для последнего случая у буддизма есть слово Нирвана, этимологию которого я дал в примечании к концу 41-ой главы. Это — предел, который навсегда останется недоступным для всякого человеческого познания, как такого.
Когда с этой последней точки зрения мы оглянемся на сутолку жизни, — мы увидим, что все несет в ней тягостные труды и заботы и напрягает последние силы для того, чтобы удовлетворить бесконечные потребности и отразить многообразные страдания, — и притом безо всякой, даже робкой надежды получить за все это что-нибудь другое, кроме сохранения, на скудную долю времени, именно этого, мучительного индивидуального существования. Между тем, среди этого шумного смятения жизни, мы замечаем страстные взоры двух влюбленных, — но почему же эти взоры так пугливы, тайны и украдчивы? Потому, что эти влю-
