следит преимущественно за самым высоким тоном, а не за самым сильным; вот почему, даже при сильнейшем аккомпанементе оркестра, сопрано выдается громче всего и приобретает этим естественное право на преимущественную роль в мелодии, — право, которое сверх того подкрепляется еще и его большой подвижностью, имеющей свое основание в той же скорости вибраций; сказывается эта подвижность и гибкость в вычурных музыкальных предложениях, и через это сопрано является настоящим представителем повышенной чувствительности, восприимчивой для самого слабого впечатления и им определяемой, — т. е. представителем высоко развитого сознания, занимающего самую верхнюю ступень на лестнице живых существ. Его противоположностью, по тем же причинам обратного характера, является тяжеловесный бас, подымающийся и падающий только по большим ступеням — терциям, квартам и квинтам и при этом на каждом шагу подчиненный строгим правилам; он поэтому и служит представителем бесчувственного неорганического царства природы, невосприимчивото к тонким впечатлениям и руководимого только самыми общими законами. Он даже никогда не должен двигаться поступенно, — например, с кварты на квинту, так как это повело бы за собою в верхних голосах неправильную последовательность квинт и октав; вот почему, в своем основном и подлинном качестве, он никогда не может вести мелодию. Если же это порою все-таки предоставляется ему, то с помощью контрапункта, т. е. он тогда — бас перемещенный; другими словами, один из верхних голосов понижают и облекают в форму баса, — но собственно тогда нужен ему для аккомпанемента еще и второй основной бас. Противоестественность мелодии, ведомой басом, влечет за собою то, что басовые арии с полным аккомпанементом никогда не доставляют нам такого чистого и безмятежного наслаждения, как арии сопрано, которые одни, в общем строе гармонии, так естественны. Кстати замечу, что подобный мелодический бас, полученный насильственным путем перемещения, по духу нашей метафизики музыкального искусства подобен мраморной глыбе, которой насильственно придали бы форму человека; именно поэтому он так удивительно подходит к каменному гостю в Дон Жуане.
А теперь рассмотрим несколько основательнее генезис мелодии. Мы достигнем этого, разложив ее на ее элементы; это во всяком случае доставит нам то удовольствие, какое возникает всякий раз, когда вещи, хорошо известные всякому in concreto, получают вдруг абстрактное и яркое освещение, — они кажутся тогда новыми.
