секомых, которые или приносят пыльца на рыльце, или же пригибают тычинки к пестику: обыкновенный барбарис, многие виды ириса и Aristolochia Clematitis совсем не могут оплодотворяться без помощи насекомых. (Хр. Конр. Шпренгель. Разоблаченная тайна и т. д., 1793. — Вильденов. Очерк ботаники, 353). В таком же положении находятся многие двубрачные, однобрачные и многобрачные — например, огурцы и дыни. Взаимная поддержка, какую оказывают друг другу мир растений и мир животных, прекрасно изображена в большой Физиологии Бурдаха (т. 1, § 263). Очень хорошо замечает он: „это не механическая поправка и не решительное средство в беде, это не то, чтобы природа вчера, создавая растения, сделала ошибку, а сегодня пыталась исправить ее с помощью насекомого: нет, в основе лежит здесь глубокая симпатия мира растений к миру животных. И здесь должно обнаруживаться тождество обоих миров: оба они, дети одной матери, должны существовать вместе и друг для друга“. И дальше: „но и с неорганическим миром органический находится в такой же симпатии“ и т. д. Подтверждением этого consensus naturae служит также сообщенное во втором томе Introduction into Entomology by Kirby and Spence наблюдение, что яйца насекомых, проводящих зиму прилипнувшими к ветвям тех деревьев, которые служат пищей для их личинок, выходят именно в то время, когда ветви распускаются, так что, например, тля березы появляется на месяц раньше, чем тля ясеня; а равно и то наблюдение, что насекомые долголетних растений зимуют на них в виде яиц, насекомые же растений однолетних, лишенные этой возможности, зимуют на них в состоянии куколок.
Три великих человека совершенно отвергли телеологию, или объяснение из конечных причин, — и множество маленьких людей молитвенно пошли по их стопам. Эти трое — Лукреций, Бэкон Веруламский и Спиноза. По у всех у них достаточно ясен самый источник отрицательного отношения к телеологии: именно, они считали ее нераздельной от спекулятивной теологии, а к последней питали они такой великий страх (правда, Бэкон благоразумно старался скрывать это), что еще издалека сворачивали с ее пути. И даже Лейбниц находился еще в плену у этого предрассудка: так, он с характерной наивностью, как нечто само собою понятное, говорит в своем письме к Nicaise’y (Spinozae Ор. ed. Paulus, vol. 2, p. 672): «конечные причины, или что то же самое, созерцание божественной мудрости в строе вещей» (А дьявол? И он — то же самое!). На той же точке зрения
