невидимый сам по себе, но неизбежно предполагаемый носитель свойств, которые только через него и становятся видимы; в этом смысле, значит, материя — видимость воли. Вот почему Плотин и Джордано Бруно были правы не только в своем, но и в нашем смысле, когда они, как я уже упомянул в 4 главе, высказывали парадоксальное утверждение, что материя сама непротяженна и следовательно бестелесна. Ибо протяженность дается материи пространством, а оно — форма нашей интуиции; телесность же состоит в действовании, которое основывается на причинности, т. е. опять-таки на форме нашего рассудка. Всякое же определенное свойство, т. е. все эмпирическое в материи и даже самая тяжесть, основывается на том, что̀ становится видимым только через посредство материи, — на вещи в себе, воле. Тяжесть однако есть самая низшая ступень объективации воли; поэтому, она проявляется во всякой материи без исключения, — следовательно, неотделима от материи вообще. Но именно потому, что она уже есть обнаружение воли, она относится к познанию апостериорному, а не априорному. Поэтому материю без тяжести мы еще, в крайнем случае, можем себе представить; но нельзя себе представить материи без протяженности, без силы отталкивания и без устойчивости, ибо в таком случае она не была бы непроницаема, следовательно, не наполняла бы пространства и не имела бы действенности; между тем именно в действовании, т. е. в причинности вообще, заключается сущность материи как такой, — а причинность зиждется на априорной форме нашего рассудка и поэтому ее нельзя выбросить из мысли.
Материя, таким образом, — это сама воля, но уже не сама по себе, а лишь поскольку она служит предметом воззрения, т. е. облекается в форму объективного представления; следовательно, то, что объективно есть материя, субъективно есть воля. В полном соответствии с этим находится то, что, как показано выше, наше тело — это лишь видимость, объектность нашей воли, и таким же образом всякое физическое тело — это объектность воли на той или другой из ее ступеней. Как только воля встает перед объективным познанием, она облекается в интуитивные формы интеллекта — время, пространство и причинность; но в этих формах она сейчас же является нам как некоторый материальный объект. Мы можем представить себе форму без материи, но не наоборот; ибо материя, обнаженная от формы, была бы самой волей, — а последняя становится объективной только тем, что приспособляется к характеру интуиции нашего интеллекта, — только тем, следовательно, что принимает известную форму.
