с нею в сознание некоторого я. Этот фокус мозговой деятельности (или субъект познания) как неделимая точка является, правда, чем-то простым, но отсюда еще. вовсе не следует, что он — субстанция (душа): нет, он только состояние. То, чьим состоянием служит он сам, может он познавать лишь косвенно, как бы в отражении; но прекращение состояния нельзя рассматривать как уничтожение того, чего состоянием оно является. Это познающее и сознательное я относится к воле, которая служит основой его явления, как изображение в фокусе вогнутого зеркала к самому зеркалу, и подобно такому изображению обладает лишь условной, даже, собственно говоря, мнимой реальностью. Далеко не безусловно первое (как учил, например, Фихте), это я в сущности третично, потому что оно предполагает организм, а организм — волю.
Я допускаю, что все сказанное здесь имеет лишь фигуральный и метафорический характер, отчасти же гипотетично, — но ведь мы и стоим у такого предела, до которого едва долетает мысль, не говоря уже о доказательствах. Я прошу поэтому сравнить сказанное с тем, что я обстоятельно выяснил по данному предмету в 20-й главе.
Хотя, таким образом, сердцевина каждого существа заключается в его воле и познание вместе с сознанием привходит лишь потом, как вторичный момент, на более высоких ступенях явления, — мы видим все-таки, что разница, которую наличность и разная степень сознания и интеллекта устанавливают между одним существом и другим, — эта разница чрезвычайно велика и чревата последствиями. Субъективное бытие растения мы должны представлять себе как слабую аналогию и простую тень удовольствия и неудовольствия: и даже в этой, чрезвычайно слабой степени, растение знает только о себе и ни о чем не знает вне себя. Напротив, уже ближайшее к нему, низшее животное, вследствие своих более развитых и точнее дифференцированных потребностей, вынуждено распространять сферу своего бытия за грани своего тела. Это осуществляется в силу познания; животное обладает глухим восприятием своей ближайшей среды, откуда вырастают для него, в целях самосохранения, мотивы для его поступков. Таким образом, возникает среда мотивов, и это — во времени и пространстве объективно существующий мир, мир как представление, — как ни слаб, тускл и едва лишь просвечивает этот первый и низший экземпляр последнего. Но все явственнее и явственнее, все дальше и все глубже отпечатлевается он, — в той же мере, в какой на возрастающей лестнице животных
