она, говорю я, в последней инстанции дает чувствовать интеллекту свое господство над ним и запрещает ему некоторые представления, заглушает в нем известные ряды мыслей, зная, т. е. узнав от того же интеллекта, что они, эти мысли и представления, привели бы ее в одно из описанных волнений: вот она и обуздывает интеллект и заставляет его заняться чем-нибудь другим. Как это ни бывает трудно подчас, но воле непременно удается такое обуздание, если только она в нем серьезно заинтересована, — ибо противодействие в данном случае исходит не от интеллекта, который равнодушен ко всему, а от самой воли, которая к известному представлению, в одном отношении ей ненавистному, питает в другом отношении какую-то склонность. Именно, представление интересно для нее само по себе, тем, что приводит ее в волнение; но в то же время отвлеченное знание говорит ей, что оно бесцельно вызовет в ней мучительное или недостойное потрясение: вот сознание этого последнего и заставляет ее принять окончательное решение, и она побуждает интеллект к повиновению. Это называется: «быть господином самого себя»; очевидно, господином является здесь воля, а слугою — интеллект, так как в последней инстанции всегда сохраняет за собою решающий голос именно воля, которая поэтому и составляет действительное ядро, внутреннюю сущность человека. В этом отношении воле подобал бы титул Ήγεμονικον; но, с другой стороны, этот же титул, по-видимому, должен принадлежать и интеллекту, насколько последний является вожатым и проводником, — точно наемный служитель, который указывает путь иностранцу. В действительности же лучше всего можно сравнить взаимное отношение воли и интеллекта с мощным слепцом, который носит на своих плечах зрячего расслабленного.
В существовании описанного здесь отношения между волей и интеллектом можно, далее, убедиться и из того, что интеллект первоначально остается совершенно чужд решениям воли. Он доставляет ей мотивы; но как они подействовали, об этом он узнает лишь задним числом, вполне a posteriori, подобно химику-экспериментатору, который соединяет реагенты, а там выжидает последствий. Мало того: интеллект настолько устранен от действительных решений и тайных замыслов собственной воли, что иногда он узнает о них — словно это были бы решения чужой воли — только благодаря тому, что подслушает их и застанет врасплох; он должен застигнуть волю, так сказать, на месте ее обнаружений, для того только чтобы понять ее
