которая нас здесь занимает. Эмпирическое же бытие, разумеется, представляет собою не что иное, как наличность в интуиции; но для последней ее собственное отношение к мышлению не составляет загадки, потому что понятия, непосредственный материал мышления, очевидно, отвлекаются от интуиции, — в этом для разумного человека не может быть никакого сомнения. К слову сказать: как важен правильный выбор философских терминов, можно видеть из того, что отвергнутое выше несуразное определение и порожденное им недоразумение составляют фундамент всей гегелевской лже-философии, которой немецкая публика занималась в течение двадцати пяти лет.
Но если бы мы сказали: «воззрение, или интуиция, это уже и есть познание вещи в себе, ибо оно (воззрение) представляет собою действие на нас того, что лежит вне нас, и как это вне нас лежащее действует, таково оно и есть: его действование и есть его бытие», — если бы мы так сказали, нам встретились бы следующие возражения: 1) закон причинности, как это достаточно выяснено, имеет субъективное происхождение, подобно чувственному ощущению, от которого исходит воззрение; 2) точно также имеют субъективное происхождение и время и пространство, в которых объект представляется нам; 3) если бытие объекта состоит в его действовании, то это, иными словами, значит, что оно состоит лишь в изменениях, которые оно вызывает в других, и следовательно, само по себе не есть ничего. Только по отношению к материи справедливо, как я сказал в тексте и развил в § 21 трактата о законе основания, — только по отношению к материи справедливо, что ее бытие состоит в ее действовании, что она сплошь причинность и больше ничего, т. е. сама причинность, рассматриваемая с объективной стороны; но именно потому она сама по себе ничто («материя — правдоподобная ложь») и является, как ингредиент созерцаемого объекта, чистой абстракцией, которая сама по себе не может быть дана ни в одном опыте. Ниже, в специальной главе, мы подробно рассмотрим это.
Но созерцаемый объект должен быть чем-то сам по себе, а не только чем-то для других, ибо в противном случае он был бы исключительно представлением и мы остались бы при абсолютном идеализме, который в конце концов обратился бы в теоретический эгоизм, когда всякая реальность исчезает и мир становится просто-напросто субъективным миражем. Если же мы, без дальнейших рассуждений, всецело успокоимся на мире, как представлении, то, разумеется, для нас будет все равно, признаю ли я объекты за представления в моей голове, или же
