они пили, ели, жили в свое полное удовольствие, но не считали нужным почтительно благодарить за это Бога, а напротив, строили брезгливые физиономии и все утверждали, что их обжорство вовсе им не любо. В этом заключалась уловка стоиков, и они были героями только на словах; и к циникам они относятся приблизительно так же, как упитанные бенедиктинцы и августины — к францинсканцам и капуцинам. Чем больше пренебрегали они практикой, тем тоньше заостряли свою теорию. К изложению ее, которое я сделал в конце первой книги, я здесь присоединю еще несколько дополнительных замечаний.
Если бы мы пожелали найти в дошедших до нас произведениях стоиков, которые все написаны несистематично, — найти последнее основание того непоколебимого равнодушия, какое они всегда проповедуют, то мы увидели бы, что это основание представляет собою не что иное, как убеждение в совершенной независимости миропорядка от нашей воли и, следовательно, в неизбежности постигающих нас бедствий. Если мы глубоко проникнемся этим верным убеждением и согласно с ним урегулируем свои притязания к жизни, то печаль и радость, страх и надежда — все это предстанет в наших глазах нелепостью, на которую мы уже не будем способны. Но при этом, особенно в комментариях Арриана, делается такая передержка, как будто все то, что ουκ εφ ημιν (т. е. не зависит от нас), является вместе с тем и ου προς ημας (т. е. нас не касается). Во всяком случае, стоики правы в том, что все жизненные блага находятся во власти случая и оттого, лишь только случай, проявляя эту власть, отнимает их у нас, — мы становимся несчастны, коль скоро в них полагали свое счастье. От этой недостойной участи должно охранить нас нормальное пользование разумом: оно заставит нас рассматривать все эти блага не как нашу собственность, а как нечто данное взаймы на неопределенный срок; лишь при таком взгляде мы, действительно, застрахованы от их утраты. Поэтому и говорят Сенека (ер. 98): «если бы всякий, прежде чем изведать что-нибудь, подумал, как сильна превратность человеческих дел!» и Диоген Лаэрций (VII, 1, 87): «жить согласно с добродетелью — это все равно, что жить, руководясь законами природы». Сюда же, в особенности, относится одно место в рассуждениях Арриана об Эпиктете (т. III, гл. 24, 84—89); как специальное подтверждение того, что я говорил об этом в § 16 первого тома, может служить следующее место у него: «именно в том заключается причина всех человеческих несчастий, что люди не умеют применять своих общих предпосылок к отдельным вещам». Таково
