держания, должна держаться только общеизвестных вещей и отношений — из природы ли, или из человеческой жизни. Обратный случай мы имеем, когда этих формальных качеств у человека нет, а ценность его беседе дают его познания какого-либо рода. Тогда ценность эта вполне обусловлена содержанием, по испанской поговорке: mas sabe el necio en su casa, quel el sabio en la agena.
Настоящей, живой жизнью мысль живет только до тех пор, пока она не перейдет границы, где начинаются слова. Тут она окаменевает и отныне становится мертвой, но недоступной разрушению, — подобно окаменелым животным и растениям первобытного мира. Эту мимолетную настоящую жизнь мысли можно сравнить и с жизнью кристалла в момент кристаллизации.
В самом деле, как только наша мысль нашла слова, она уже и не так глубоко задушевна, и не так глубоко правдива. Начиная существовать для других, она перестает жить в нас, подобно тому как ребенок, вступая в собственное существование, отделяется от матери. Потому и говорит поэт:
|
„Ihr müsst mich nicht durch Widerspruch verwirren! |
Перо для мышления — то же, что палка для ходьбы. Но самая легкая походка обходится без палки, а самое совершенное мышление происходит без помощи пера. Только когда начинаешь стариться, охотно начинаешь пользоваться и палкой, и пером.
Гипотеза ведет в голове, в которой она завоевала себе место или даже и родилась, жизнь, в том смысле похожую на жизнь организма, что и она берет от внешнего мира только полезное и сродное ей; что же касается чуждого и гибельного, то она или вовсе к себе его не подпускает, или же, если оно в нее вводится насильно, целиком выводит его вон.
Сатира должна, подобно алгебре, оперировать только с абстрактными и неопределенными величинами, а не с величинами конкретными
- ↑ (Вы не должны смущать меня противоречием! Стоить начать говорить, как уже начинаешь заблуждаться).
