измеримом и неисчерпаемом изобилии на все четыре стороны света, изливаюсь из отверстых во всю ширь глоток без удержу, без всяких но, без отдыха, без меры, пока хватало слов. Мало того, эти стройные дружины клакеров, не довольствуясь собственным многоголосным гимном, с трепетным подобострастием выслеживали малейшую крупицу чужой неподкупной хвалы, чтобы тотчас подобрать ее и вознести напоказ: именно, если какой-нибудь знаменитый человек позволял выманить у себя вымогательством, комплиментами или хитростью хотя одно словечко одобрения, или обмолвливался им случайно, если даже противник, из страха или сострадания, подслащивал свою хулу таким словечком, — они тотчас же бросались всей гурьбою, подхватывали его и с триумфом звонили о нем на весь мир. Так поступать можно лишь из умысла, такие похвалы расточают лишь чающие платы наемники, продажные клакеры, шайки стакнувшихся литераторов. Истинная похвала, исходящая из смысла дела, напротив, носит совершенно иной характер. Ей предшествует то, о чем прекрасно говорит Фейхтерслебен:
|
„Wie doch die Menschen sich winden und wehren — |
Истинные похвалы приходят очень медленно и поздно, недружно, отмериваются скупо, отвешиваются золотниками, всегда стеснены к тому же различными ограничениями, так что получающий их мог бы сказать:
χείλεα μεν τ’ἐδίην, ύπερῴην δ οὐκ ε’δίηνεν |
а воздающий решается на похвалу все-таки лишь с усилием. Ибо похвала эта против воли исторгается в конце концов у тупой, ломающейся, упрямой и к тому завистливой посредственности нескрываемым более величием истинных заслуг; она — те лавры, которые, по выражению Клопштока, достойны благородного пота; она, по словам Гете, плод
|
„Von jedem Muth, der früher oder später |
Поэтому она относится к наглой лести сговорившихся клакеров, как трудно доступная, благородная и искренняя возлюбленная — к продажной уличной женщине, густо намазанные белила и румяна которой уже давно бросились бы в глаза в гегелевской славе, если бы немцы, как мы уже сказали, были хоть сколько-нибудь потоньше умом. Тогда не
