вершенно исчезает при сравнении с бесконечной продолжительностью трагической части. И невольно приходит в голову, что сам Данте дал нам здесь затаенную сатиру на такой прекрасный мировой порядок, иначе — если не предположить у него совершенно своеобразного вкуса — как мог он находить удовлетворение в таком расписывании возмутительных нелепостей и беспрерывных сцен отвратительного живодерства?
Выше всех других итальянских поэтов для меня мой горячо-любимый Петрарка. Нет и не было в мире поэта, который бы превзошел его по глубине и задушевности чувства и по непосредственности выражения, прямо идущего к сердцу. Поэтому его сонеты, триумфы и канцоны несравненно милее мне фантастического шутовства Ариоста и уродливых образов Данте. Не могу я сравнить и естественной плавности его идущей прямо от сердца речи с обдуманною, часто даже аффектированной скупостью на слова Данте. Он всегда был поэтом моего сердца и им останется. — Если наша несравненная „современность“ (Jetztzeit) осмеливается пренебрежительно говорить о Петрарке, то это только утверждает меня в моей оценке. Для вящего подкрепления ее можно сравнить Данте и Петрарку и в их как бы домашнем платье, — в прозе, сопоставив чудные, богатые мыслью и истиной книги Петрарки de vita solitaria, de contemtu mundi, consolatio utriusque fortunae и т. д. и его письма — с бесплодной и скучной схоластикой Данте. — Наконец, Тассо я не считаю достойным занимать четвертое место рядом с тремя великими поэтами Италии. Постараемся быть справедливыми хоть в качестве потомства, если не можем этого в качестве современников.
Если у Гомера вещи постоянно получают такие эпитеты, которые подобают им вообще и безусловно, а не такие, которые только находятся в каком-нибудь отношении к тому, что сейчас происходит, или напоминают это; если, например, ахеяне у него всегда называются пышнопоножными, земля всегда — жизнепитающей, небо — широкопростертым, море — пурпурным, то это — черта как никому присущей Гомеру объективности. У него, как и в самой природе, человеческие события и настроения не затрагивают предметов. Ликуют ли его герои, или скорбят, — природа, невзирая ни на что, идет своим путем. Напротив, субъективным людям, когда они печальны, и вся природа кажется мрачной и т. д. Гомер чувствует не так.
Из писателей нашего времени самый объективный — Гёте, самый субъективный — Байрон. Последний постоянно говорит о себе самом
