Как я сказал, каждая человеческая жизнь, рассматриваемая в целом, в большей или меньшей степени — трагедия, и чаще всего жизнь человека только — ряд разбитых надежд, неудавшихся планов и слишком поздно понятых ошибок, — в подтверждение грустных слов поэта:
|
И старость, и опыт ведут заодно |
Это вполне и совершенно согласуется с моим мировоззрением, которое уже в самом существовании видит нечто, чему бы лучше не быть, какое-то плутание по ложному пути, с которого обратно свести может нас только познание, уразумение происшедшего с нами. Человек, ὁ ἀνϑρωπος, „бредет путем заблужденья“ уже вообще, поскольку он существует и поскольку он — человек; отсюда вполне понятно, что и каждый человек в отдельности, τις ἀνϑρωπος, обозревая свою жизнь, непременно находит, что он сплошь „брел путем заблужденья“. Спасение человека — в том, чтобы свое уклонение на ложный путь он постиг во всей его общности, а для этого он должен начать с того, чтобы понять его в отдельном случае, именно — в ходе собственной индивидуальной жизни. Ибо quidquid valet de genere, valet et de specie.
На жизнь надо смотреть не иначе, как на строгий урок, который нам дается, хотя мы с нашими формами мышления, приуроченными к целям совсем иного рода, и не можем постигнуть, как собственно пришли мы к тому, что урок этот нам потребовался. В согласии с этим мы о наших умерших друзьях должны вспоминать с чувством успокоения, радуясь, что для них урок уже кончен, и горячо надеясь, что он пошел им в пользу, — о собственной же смерти должны думать, как о событии желанном и отрадном, а не с унынием и страхом, как то бывает обыкновенно.
Счастливая жизнь невозможна. Высшее, что может достаться на долю человека, — жизнь героическая. Такую жизнь ведет тот, кто в какой-нибудь сфере или в каком-нибудь деле борется с чрезвычайными трудностями за что-либо, являющееся благом для всех, и под конец побеждает, но при этом недостаточно или вовсе не вознаграждается. В заключение он, как принц в Re corvo у Гоцци, стоит перед нами окаменелый, но в благородной позе и с великодушным жестом. Память его остается и прославляется, как память героя, воля же его, которую в течение целой жизни умерщвляли усилия и труд,
