по-разному чувствуют их присутствие и отсутствие, устремляются и поворачиваются к ним и, хотя, правда, движение это по большей части совпадает с движением их роста, как кругообращение луны совпадает с ее вращением вокруг земли, тем не менее оно существует так же несомненно, как и движение роста; направление же роста определяется и целесообразно изменяется светом, точно так же как действие — мотивом; подобно этому у вьюнковых ползучих растений оно обусловливается встреченной подпоркой, ее местом и формою. Так как, следовательно, растение, вообще говоря, все-таки имеет потребности, хотя и не такие, которые требовали бы затрат, связанных с устройством какого-нибудь сенсория и интеллекта, то последние должно заместить нечто аналогичное, для того чтобы воля получила возможность, по крайней мере, пользоваться встречающимся ей удовлетворением, если уж не искать его. Это и есть восприимчивость к раздражению, отличие которой от познания, мне кажется, можно выразить таким образом: при познании мотив, выступающий в качестве представления, и следующий за ним акт воли остаются явственно отделенными друг от друга, и к тому же тем явственнее, чем совершеннее интеллект; при простой же восприимчивости к раздражению ощущение раздражения уже невозможно отличить от вызванного им воления, и оба сливаются в одно. Наконец, в неорганической природе прекращается и восприимчивость к раздражению, аналогии которой с познанием нельзя не признать; но все-таки здесь остается еще разнородная реакция каждого тела на разнородное воздействие; и эта реакция, с точки зрения нашего нисходящего анализа, и здесь еще представляется как суррогат познания. Если тело реагирует различным образом, то и воздействие должно быть различно и вызывать в нем разное состояние, которое при всей своей смутности все-таки сохраняет еще некоторую отдаленную аналогию с познанием. Если, например, замкнутая в каком-нибудь пространстве вода находит, наконец, брешь, которой она жадно пользуется, с шумом устремляясь в нее, то конечно, вода не сознает ее, как не сознает кислота вступающей в соединение щелочи, ради которой она освобождает металл, или как не сознает клочок бумаги натертого янтаря, к которому он липнет; тем не менее мы должны признать, что начало, вызывающее во всех этих телах такие внезапные изменения, все еще должно иметь известное сходство с тем, что происходит в нас, когда мы отдаемся какому-нибудь неожиданному мотиву. Прежде соображения такого рода служили мне к тому, чтобы
