которое однако бесконечно. Как же должно пробуждаться наше сожаление, когда мы видим, как бесконечно-мало приходится на долю этого владыки мира в его индивидуальном проявлении: большею частью — так мало, что едва достает для поддержания тела индивидуума. Отсюда — его глубокая скорбь.
В настоящую, духовно импотентную и отличающуюся культом всего дурного эпоху, которую вполне удачно называют доморощенным, столь же претенциозным, сколько и какофоническим словом: „Jetztzeit“, как будто ее „jetzt“ (теперь) являет собою „jetzt“ κατ ἐξοχην, такое „теперь“, для порождения которого только и существовали все остальные „jetzt“, — в эту эпоху даже пантеисты не стыдятся говорить, что жизнь является, по их выражению, „самоцелью“. — Если бы это наше существование было конечной целью мира, то это было бы самою вздорной целью, которая когда-либо была поставлена — безразлично, нами ли, или кем-нибудь другим.
Жизнь прежде всего является задачей, именно — задачей поддержать ее, de gagner sa vie. Коль скоро эта задача решена, приобретенное становится в тягость; и возникает вторая задача: суметь так располагать приобретенным, чтобы предотвратить скуку, которая набрасывается на всякую обеспеченную жизнь, как хищная птица на добычу. Таким образом, первой задачей является приобретение чего-либо, второю же — уменье сделать свое приобретение, коль скоро оно уже имеется, нечувствительным, — иначе оно станет бременем.
Что человеческое существование должно быть известного рода заблуждением, достаточно ясно вытекает из того простого наблюдения, что человек представляет собою смесь потребностей, удовлетворение которых, с таким трудом достигаемое, ничего ему не доставляет, кроме безболезненного состояния, отдающего его на жертву только скуке, которая уже прямо доказывает, что существование само по себе не имеет ценности: ибо скука — ничто иное, как ощущение пустоты существования. Если бы жизнь, к желанию которой и сводится наше существо и наше существование, имела в себе самой положительную ценность и реальное содержание, то не могло бы быть никакой скуки, и простое бытие, само по себе, должно бы было наполнять нас собою и удовлетворять. На самом же деле мы не иначе радуемся нашему бытию, как или в стремлении к нему, когда отдаленность и препятствия морочат нас, изображая нам цель вожделенною, — иллюзия, при достижении исчезающая, или же при чисто интелектуальных занятиях, когда мы, собственно говоря, выходим из жизни, чтобы наблюдать ее, подобно зрителям из ложи. Даже само чувственное наслаждение сводится к
