средою которого только и было это познание, ни к чему другому негодное. Если бы даже в этом нашем изначальном состоянии нам и предложили сохранить это животное сознание, то мы отказались бы от него, как исцелившийся калека — от костыля. Таким образом, жалеющий об утрате этого сознания, приспособленного и пригодного лишь к явлению, похож на новообращенных христиан Гренландии, которые не пожелали неба, узнав, что там нет тюленей.
Притом все вышесказанное основано на той предпосылке, что мы не можем даже и представить себе не бессознательное состояние иначе, как, вместе с тем, и познающим, т. е. носящим в себе основную форму всякого познания, распадение на субъект и объект, на познающее и познаваемое. Между тем, мы должны принять во внимание, что вся эта форма познавания и познаваемости обусловлена лишь нашей животною, т. е. крайне второстепенною и производной природою, и следовательно, вовсе не представляет собою первоначального состояния всякой сущности и всякого существования, каковое состояние, поэтому, может быть хотя и совершенно иного рода, но не бессознательным. Даже наше собственное теперешнее существо, насколько мы в состоянии проникнуть в его недра, есть простая воля, которая сама в себе представляет уже нечто лишенное познания. Если мы, затем, в смерти, лишаемся интеллекта, то этим только переходим в лишенное познания первоначальное состояние, которое однако же будет, в силу этого, не чисто бессознательным, а скорее высшим, чем эта форма, состоянием, при котором исчезает противоположность между субъектом и объектом; ибо познаваемое при этом представляло бы с познающим действительно и непосредственно одно и то же, — следовательно, не доставало бы основного условия всякого познавания (именно этой противоположности). В пояснение этому сравни „Мир, как воля и представление“, т. II., р. 273 (3 изд. 310). Другим выражением вышесказанного может служить изречение Дж. Бруно (ed. Wagner, Vol. I, р. 287): La divina mente, e la unità assoluta, senza specie alcuna è ella medesimo lo che intende, e lo ch’è inteso.
И, быть может, у каждого человека в глубине души проскальзывает иногда сознание, что собственно ему соответствует и подобает совершенно иной род существования, чем наше невыразимо жалкое, временное, индивидуальное, наполненное сущим вздором; тогда он думает, что смерть могла бы возвратить его к тому иному существованию.
Если мы, в противоположность такому способу исследования, обращенному на внутренний мир, снова бросим взгляд вовне и совер-
