за собою, по отношению к метафизическому смыслу мира, совершенно иные, гораздо более важные следствия, чем проистекающие из эмпирической действенности, и что поступки наши действительно важны по трансцендентному своему смыслу. По этому поводу я отсылаю к своему конкурсному сочинению „Об основе морали“ § 21, прибавив к сказанному там лишь то, что человек, отрицающий всякое другое значение своих поступков, кроме эмпирического, никогда не может дать клятвенного подтверждения, не испытав при этом внутреннего противоречия и не употребив над собою насилия. Требование присяги ставит человека именно на такую точку, на которой он познает себя, в этом смысле, как чисто моральное существо, сознающее высокую важность для себя самого решений, предпринятых им в этом своем качестве, вследствие чего все прочие его соображения отпадают без следа. — При этом совершенно несущественно, будет ли возбужденное таким образом убеждение в метафизическом и, в то же время, моральном значении нашего существования лишь смутно чувствоваться или же одето во всевозможные мифы и басни (что̀ придает ему бо́льшую жизненность), или же оно будет доведено до отчетливости философского мышления: из чего, в свою очередь, вытекает, что в сущности, не важно, выражает ли формула клятвы то или другое мифологическое отношение, или же она совершенно абстрактна, подобно употребительной во Франции: je le jure. Собственно говоря, формулу следовало бы выбирать, сообразуясь со степенью умственного развития приводимого к присяге, подобно тому как в настоящее время выбираются различные формулы в зависимости от его вероисповедания. Если смотреть на дело с такой точки зрения, то к присяге обратился бы и человек, не исповедующий никакой религии.
Хотя в основном своем произведении я и подверг этот вопрос тщательному и связному обсуждению, однако для многих, как мне кажется, небесполезно будет усвоить себе также и отдельные, касающиеся его мысли, которые все же проливают на него некоторый свет.
Надо прочесть „Селину“ Жан Поля, чтобы видеть, как дух
