все это, говорю я, заставляет предполагать, что им небезызвестно, как многие из европейцев, долго живших в Индии, в душе перешли на сторону браманизма и лишь пожимают плечами на религиозные и социальные предрассудки Европы. „Все это отпадает прочь, как шелуха, стоит лишь пожить два года в Индии“, — сказал мне однажды такой старожил. Даже один француз, тот весьма любезный и образованный господин, который, лет десять назад, сопровождал пр Европе dewadassi (vulgo баядерок), когда я начал с ним разговор об индийской религии, воскликнул с самым пламенным одушевлением: Monsieur, c’est la vraie religion! — Зато в высшей степени смешна, кстати сказать, та спокойная улыбочка самодовольства, с которою поглядывают с высоты своего рационалистического иудейства на браманизм и буддизм некоторые раболепные немецкие горе-философы и многие буквоеды-ориенталисты. Таким господчикам смело можно предложить ангажемент в обезьянью комедию во время франкфуртской ярмарки, если только сродники Ганумана потерпят их меж собою.
Я думаю, что император Китайский или король Сиамский и прочие азиатские монархи, давая европейским властям разрешение посылать в их страны миссионеров, могли бы с полным правом делать это лишь под тем условием, чтобы они имели право, в свою очередь, посылать в соответствующую европейскую страну такое же число буддистских духовных лиц, на равных основаниях; для чего, конечно, необходимо было бы выбирать таких, которые уже ранее хорошо ознакомились с требующимся европейским языком. Тогда мы имели бы пред глазами интересное соревнование и еще посмотрели бы, на чьей стороне оказался бы выигрыш.
Даже столь фантастическое, подчас и причудливое индийское учение о богах, еще и в настоящее время, как и тысячи лет назад, служащее народной религией, представляет собою, если смотреть в корень дела, лишь образно выраженное, т. е. одетое, применительно к пониманию народа, в образы и, значит, олицетворенное и переведенное на язык мифов учение Упанишад, и всякий индус, по мере своих сил и образования, отыскивает в учении о богах — учение Упанишад, или же он чувствует его, или смутно догадывается о нем, или же, проникая в смысл его, ясно усматривает суть, — тогда как всякое невежественное и ограниченное английское Его Преподобие (Reverend) насмехается над ним в своей мономании и поносит как идолопоклонство: он мнит, что лишь он один и напал на истину. Замыслом же Будды Шакья Муни было вынуть ядро из скорлупы, освободить высокое учение от всяких образов и от всего божественного и сделать его содержание доступным и понятным даже народу. Это ему удалось удивительным образом, и поэтому религия его —
