ного, это, в сущности говоря, — самая воля его, созерцаемая как представление, т. е. в мозгу, в формах пространства, времени и причинности, иначе говоря, — не более как видимость, объектность воли. Ибо при таком предположении все в этом теле находящееся и все к нему принадлежащее должно совместно участвовать в общем стремлении к последней цели, к жизни данного животного. При таком предположении в теле не может быть ничего бесполезного, ничего излишнего, никакого изъяна, ничего нецелесообразного, ничего скудного или для данного рода животных несовершенного; все же необходимое должно быть налицо, — именно поскольку это необходимо, но не более того. Ибо в данном случае мастер, произведение и материал — одно и то же. Поэтому всякий организм представляет собою бесконечно-совершенное мастерское произведение. Здесь было не так, чтобы воля сперва возымела только известное намерение, затем познала цель, наконец, приспособила к ней средства и одолела материал. Нет, ее воление является непосредственно и целью, непосредственно и достижением; здесь не было нужды в посторонних средствах, которые нужно было бы еще предварительно одолеть: здесь воление, действие и достижение было одно и то же. Вот почему организм и стоит перед нами как некое чудо, и не может сравниться с ним ни одно из тех человеческих произведений, которые высижены при ламповом свете познания[1].
Наше удивление перед бесконечным совершенством и целесообразностью в творениях природы объясняется, в сущности,
- ↑ Вот почему всякая животная форма представляет в наших глазах цельность, единство, совершенство и строго соблюденную во всех частях гармонию, которая до такой степени зиждется на единой основной мысли, что видя животное даже самой причудливой формы, глубокий наблюдатель в конце концов приходит к убеждению, что оно-то и есть в данном случае единственно правильная и даже возможная и что никакой другой формы, кроме именно этой, здесь и быть не может. В этом и таится глубочайший корень выражения „естественно“, когда мы им обозначаем, что нечто само собою разумеется и иначе быть не может. Это единство поразило и Гёте, когда вид морских улиток и крабов в Венеции исторг у него такое восклицание: „Как драгоценно, как дивно все живое! Как соответствует оно своему положению, как много в нем истины, как много в нем бытия!“ („Жизнь“, т. 4, стр. 223) Поэтому ни один художник не может правильно воспроизвести известную форму, если он в течение многих лет не делал ее предметом своего изучения и не проник в ее дух и смысл; в противном случае его произведение будет иметь такой вид, точно оно склеено из кусочков, — будут все отдельные части, но не достанет им соединяющей и скрепляющей связи, души вещи, идеи, которая представляет собою объектность изначального акта воли, проявляющегося в данном виде существ.Прибавление к 3-му изданию.
