стые счетные марки, как действительные атомы, и, совершенно в духе Демокрита, повествует о расположении (arrangement) их в одном теле так, в другом — иначе, чтобы объяснить отсюда качества и различия тел; и нисколько не чувствует она всей абсурдности таких приемов. Что и в Германии нет недостатка в невежественных аптекарях, которые „украшают кафедру“ и идут вослед своих французских товарищей, это разумеется само собою, почему и нет ничего удивительного, если в своих компендиях они всерьез и совершенно догматически, как будто они действительно что-либо смыслят, преподносят студентам, что „кристаллическая форма тел обусловливается прямолинейным расположением атомов“! (Wöhler, Chemie, р. 3). Между тем эти люди говорят на том же языке, что и Кант, и с детства привыкли слышать, как благоговейно произносится его имя, — и все-таки они ни разу носа не сунули в его творения. Потому-то и обречены они на то, чтобы выносить на рынок подобные скандальные шаржи. — Французам же можно было бы оказать прямое благодеяния (une charité), если бы кто-нибудь правильно и точно перевел для них Кантовские „Метафизические основоначала естествознания“, чтобы излечить их, если это еще возможно, от рецидива к подобному демокритизму. Можно было бы даже присоединить к этому, в виде пояснения, кое-что из „Ideen zur Philosophie der Natur“ Шеллинга, напр., 3-ю и 5-ю главу 2-й книги; ибо здесь Шеллинг, сидя на плечах у Канта, говорит много хорошего и наводящего на размышление.
К чему приводит мышление без экспериментов, это достаточно показали нам средние века; нашему же столетию выпало на долю показать, куда ведут эксперименты без мышления и какие результаты дает образование юношества, если оно ограничивается физикой и химией. Только полнейшим неведением кантовской философии у французов и англичан с самого ее появления, и пренебрежительным забвением ее у немцев, со времени одуряющей деятельности Гегеля, и можно объяснить невероятную грубость современной механической физики, адепты которой стараются свести на законы движения, толчка и давления и на геометрическую форму, т. е. расположение своих воображаемых атомов, стыдливо именуемых ими, по большей части, „молекулами“, всякую силу природы высшего порядка, свет, теплоту, электричество, химический процесс и т. д.; из той же стыдливости они не подступают со своими объяснениями к тяготению, а также и его выводят, à la Descartes, из толчка, для того чтобы не оставалось на свете ничего, кроме тел, дающих или получающих толчки, что единственно им и понятно. Всего забавнее они тогда, когда начинают говорить о молекулах воздуха или его кислорода. По их выходит, что три различные агрегатные состояния не что иное, как мелкий, более мелкий
