имеет свои корни в некоей воле и в силу этого базиса должна претерпевать искажение почти всех своих познаний и суждений. Не будь этого, он мог бы быть чистым органом познания и истины. При настоящем же положении вещей, как редко смотрим мы вполне явственно на дело, если в каком-либо отношении заинтересованы в нем! Да едва ли и возможна полная явственность, потому что со всяким аргументом и со всяким новым фактом тотчас же подает заодно свой голос и воля, притом так, что ее голоса нельзя отличить от голоса интеллекта: до такой степени они сплавляются в одно я. С наибольшей очевидностью обнаруживается это, когда мы стремимся предугадать исход какого-нибудь затрагивающего наши интересы дела: в этом случае интерес направляет на ложный путь почти каждый шаг нашего интеллекта — то из страха, то из надежды. Едва ли возможно при этом ясно видеть; ибо интеллект подобен тогда факелу, при котором нужно читать, между тем как ночной ветер порывисто колеблет его пламя. Вот почему искренний и преданный друг, при тревожных обстоятельствах, представляет собою для нас несравнимую ценность; ибо он, лично не заинтересованный, видит вещи так, как они есть, тогда как нашему, ослепленному страстями, взору они представляются в ложном свете. — Правильное суждение о происшедшем, верное предугадание будущего доступно нам лишь в том случае, когда события не касаются нас, т. е. нисколько не затрагивают наших интересов: в противном случае мы не неподкупны: интеллект, помимо нашего ведома, заражен и загрязнен тогда волею. Этим, а также неполнотою данных или же их искажением, объясняется то, что даже люди с головою и познаниями заблуждаются иногда toto coelo в предсказании исхода политических событий.
У художников, поэтов и, вообще, писателей, к субъективным искажениям интеллекта относится также и то, что̀ обыкновенно называют идеями времени, а ныне „духом времени“, — т. е. известные ходячие взгляды и понятия. Писатель, который принимает их окраску, позволяет им импонировать себе, вместо того чтобы оставить их без внимания и обойти. Когда же, по истечении известного ряда лет, взгляды эти исчезнут и испарятся без следа, то произведения такого писателя, ведущие свое происхождение еще из той миновавшей эпохи, оказываются лишенными своей опоры и часто имеют тогда невероятно плоский вид и уж во всяком случае напоминают нечто вроде старого календаря. Только вполне истинный поэт или мыслитель стоит выше возможных влияний такого рода. Шиллер заглянул даже в „Критику практического разума“, и она ему импонировала; Шекспир же вглядывался только в мир. Поэтому-то во всех его драмах, в особенности из английской истории, действующие лица сплошь да рядом
