рога, как обыкновенные, так и ветвистые рога оленя; улитка сначала, подобно другим моллюскам, не имела щупальцев: они возникли у нее постепенно, из потребности в ощупывании окружающих предметов; вся кошачья порода только со временем приобрела когти, в силу потребности растерзывать добычу; в силу потребности беречь их при ходьбе и в то же время не встречать в них препятствия, она приобрела себе углубления для втягивания когтей и их подвижность; жираф, который в сухой и лишенной травы Африке обречен на питание листвою высоких деревьев, так долго вытягивал передние ноги и шею, пока не получил своей странной фигуры, в двадцать футов высоты спереди. Таким образом, Ламарк перебирает множество животных пород и доказывает, что все они в своем происхождении следовали тому же принципу, — причем он не обращает внимания на то естественное возражение, что ведь, при таких усилиях, прежде чем каждый животный вид, в продолжение бесчисленного ряда поколений, постепенно создал бы себе необходимые для самосохранения органы, он тем временем должен был бы погибнуть и вымереть от их отсутствия. До такой степени ослепляет предвзятая гипотеза. Впрочем, гипотеза Ламарка, зародилась из очень правильного и глубокого воззрения на природу; она — гениальная ошибка, которая, несмотря на всю таящуюся в ней нелепость, все-таки делает честь своему автору. То, что есть в ней истинного, принадлежит Ламарку, как естествоиспытателю: он верно понял, что воля животного — начало первичное и что она определила организацию последнего. То же, что есть в ней ложного, падает на отсталость метафизики во Франции, где, в сущности, до сих пор еще царят Локк и его слабый последователь Кондильяк; а потому в ней тела — вещи в себе, время и пространство — свойства вещей в себе, и еще не проникло в нее великое и столь плодотворное учение об идеальности пространства и времени, а следовательно и всего, что в них является. В силу этого де Ламарк и не мог иначе представлять себе конструкцию живых существ, как во времени и в преемственной смене. Из Германии глубокое влияние Канта навеки изгнало все подобные заблуждения, как и грубую, абсурдную атомистику и назидательные физико-теологические рассуждения англичан. Так благодетельно и долговечно действие великого ума даже на такую нацию, которая могла его отвергнуть, для того чтобы бежать за ветрогонами и шарлатанами. Но де Ламарк никогда не мог напасть на мысль, что воля животного, как вещь в себе, может находиться вне времени и в этом смысле быть изначальнее, чем само
