ламский; это до некоторой степени экспериментальная метафизика, ибо он устраняет первые и самые общие законы природы: вот почему он делает возможным даже и то, что a priori считалось невозможным. Но если уже в простой физике эксперименты и факты далеко еще не дают нам правильного взгляда на вещи, а для этого требуется их истолкование, часто находимое с большим трудом, то насколько же более требуется оно для таинственных фактов этой в эмпирическую форму облеченной метафизики! Следовательно, чтобы собрать таящиеся здесь сокровища, в ногу с ней, эмпирической метафизикой, должна будет идти метафизика рациональная, или теоретическая. Но в таком случае настанет время, когда философия, животный магнетизм и естествоведение, беспримерно подвинувшееся во всех своих отраслях, будут проливать друг на друга столь яркий свет, что обнаружатся истины, на раскрытие которых иначе нельзя было бы и надеяться. Не надо только считаться при этом с метафизическими изречениями и поучениями сомнамбул: это по большей части жалкие мысли, возникшие из заученных сомнамбулой догматов и их путаного сочетания с тем, что она находит в голове своего магнетизера, — поэтому, они не заслуживают никакого внимания.
Магнетизм открывает дорогу и к разгаде вопроса о явлении духов, которое так упорно во все времена защищали и так настойчиво отрицали; но правильно ступить на эту дорогу все-таки будет нелегко, хотя она и должна лежать где-нибудь по средине между легковерием нашего, впрочем, весьма почтенного и достойного Юстина Кернера и тем воззрением — господствующим теперь, пожалуй, только в Англии, которое не допускает никакого иного миропорядка, кроме механического, чтобы все выходящее за его пределы с тем большею уверенностью свести и сконцентрировать в совершенно особом от мира личном существе, по произволу им распоряжающемся. Обскурантные, с невероятным бесстыдством противящиеся всякому научному знанию и этим позорящие нашу часть света, английские пасторы, оберегая и лелея все предрассудки, благоприятные „холодному суеверию, которое они зовут своей религией“, и ненавидя истины, которые ему противодействуют — английские попы несут главную вину в той несправедливости, какую должен был претерпеть в Англии животный магнетизм. Именно, в то время как в Германии и Франции он уже целых 40 лет был признан в теории и на практике, — там его без проверки, с самоуверенностью невежества, все еще осмеивали и осуждали как грубый обман; „кто верит в животный магнетизм, тот не может верить в Бога“, сказал мне еще в 1850 г. один молодой английский священник, — hinc illae lacrimae! Но в конце концов и на острове предрассудков и поповского обмана животный маг-
