произведения, усматривая в нем физику, посаженную на трон метафизики: именно, тот строй природы, который материализм и натурализм выдают за абсолютный и единственный, оказывается, на основании этих явлений, чисто-феноменальным и потому лишь поверхностным, имеющим в своей основе независимую от его законов сущность вещей в себе самих. Но интересующие нас явления, по крайней мере в философском смысле, — самые важные из всех фактов, какие предлагает нам совокупность опыта; поэтому основательное ознакомление с ними является обязанностью всякого ученого.
Для пояснения сказанного воспользуюсь еще следующим более общим замечанием. Вера в привидения врождена человеку: она существует во все времена и во всех странах, и быть может, нет человека, совершенно от нее свободного. Масса и народ едва ли не всех стран и времен различает естественное и сверхъестественное, как два, радикально отличные, хотя и одновременно существующие порядка вещей. На долю сверхъестественного народ относит чудеса, предсказания, привидения и колдовство, но сверх того признает, что и вообще-то на свете лет ничего дотла и безусловно естественного и что сама природа опирается на сверхъестественное. Вот почему народ прекрасно понимает себя, когда спрашивает: „естественный ли это случай, или нет?“ По существу это популярное различение совпадает с кантовским разграничением явления и вещи в себе, — только последнее точнее и правильнее определяет вопрос, указывая, что естественное и сверхъестественное — не два разные и обособленные вида сущностей, а одно и то же, — нечто такое, что, взятое само по себе, должно быть названо сверхъестественным, ибо лишь когда оно является, т. е. входит в восприятие нашего интеллекта и оттого принимает его формы, — лишь тогда возникает естественное, природа, феноменальная закономерность которой и есть то, что разумеют под естественным. Я же, с своей стороны, лишь пояснил выражение Канта, назвав „явление“ прямо представлением. И если еще принять во внимание, что где только в Критике чистого разума и в Пролегоменах вещь в себе Канта хоть немного выступает из мрака, в котором он ее держит, она тотчас же обнаруживает в себе то, что подлежит в нас моральной ответственности, т. е. волю, — то надо будет также согласиться и с тем, что я, признав волю вещью в себе, опять-таки только пояснил и развил мысль Канта.
Животный магнетизм, конечно, не с экономической и технической, а с философской точки зрения, это — самое ценное из всех когда-либо сделанных открытий, — хотя, правда, до сих пор он больше загадок выставляет, чем решает. Это на самом деле практическая метафизика, как определяет магию уже Бэкон Веру-
