Легко поэтому видеть, что при подобных обстоятельствах университетская философия не может, конечно, обойтись без того, чтобы не поступать подобно одной из длинноногих цикад:
|
Прыжок туда, скачок сюда, — |
Да и риск при этом заключается единственно в возможности, которую все-таки надо допустить, — в возможности того, что последнее доступное человеку проникновение в природу вещей, в его собственное существо и сущность мира, не совсем совпадает с учениями, частью открытыми старому народцу евреев, частью появившимися 1800 лет тому назад в Иерусалиме. Чтобы раз навсегда покончить с этой опасностью, профессор философии Гегель изобрел выражение „абсолютная религия“, которым он и достиг своей цели, — ведь он знал свою публику; да религия эта для университетской философии действительно и самым подлинным образом абсолютна, т. е. такова, что непременно должна быть абсолютно и безусловно истинной, иначе…! Другие же из этих искателей истины спаивают философию и религию в какого-то центавра, которого они называют религиозной философией; они так и учат обыкновенно, что религия и философия собственно одно и то же, — положение, которое однако справедливо, по-видимому, в том лишь смысле, в каком, говорят, Франциск I весьма миролюбиво заметил относительно Карла V: „мы с братом Карлом желаем одного и того же“, именно — Милана. Третьи не обнаруживают такой церемонности, а прямо говорят о христианской философии, что̀ выходит вроде того, как если бы кто-нибудь стал говорить о христианской арифметике, которая не всякое лыко ставит в строку. Такою рода заимствованные из вероучений эпитеты к тому же явно не приличествуют философии, потому что она выдает себя за попытку разума решить проблему бытия собственными силами и независимо от всякого авторитета. В качестве науки, ей совершенно нет дела до того, во что можно, или следует, или должно верить: она занимается лишь тем, что̀ доступно знанию. Но если бы даже последнее оказалось чем-либо совершенно иным, нежели то, во что надлежит
вал пантеизм. Комично здесь то, что эти господа называют себя философами, в качестве каковых судят также и обо мне, именно принимают по отношению ко мне вид превосходства, мало того — в течение 40 лет они даже не удостаивали взглянуть на меня, считая меня не заслуживающим внимания. — Но правительство должно бы охранять своих, так что надлежало бы издать закон, воспрещающий потешаться над профессорами философии.
