ходу мыслей, а впоследствии Декарт установил понятие Бога как такое, которое дает то, что требуется, а Спиноза — понятие мира, как единственно существующей субстанции, которая, поэтому, есть causa sui, т. е. „сама собою существует и сама собою понимается, почему и не имеет нужды для своего существования в какой-нибудь другой вещи“. Воздвигнутому таким образом миру Спиноза придает затем, honoris causa, титул Бога, — чтобы все остались довольны. Но это все тот же самый tour de passe-passe, пытающийся выдать нам логически необходимое за нечто реально необходимое и, вместе с другими подобными обманами, побудивший наконец Локка к его великому исследованию происхождения понятий, — исследованию, которым и был заложен фундамент для критической философии. Более подробное изложение метода двух названных догматиков содержится в моем трактате о законе основания, во 2-м издании §§ 7 и 8.
И вот, после того как Кант своей критикой умозрительной теологии нанес последней смертельный удар, он должен был постараться смягчить произведенное этим впечатление, положив на рану какое-нибудь успокоительное средство в качестве противоядия — подобно Юму, который в последнем из своих столько же поучительных, сколько неумолимых Диалогов об естественной религии открывает нам, что все это была лишь шутка, простое exercitium logicum. Сообразно тому, и Кант, в качестве суррогата доказательств бытия Божия, дал свой постулат практического разума и вытекающую отсюда моральную теологию, которая, не имея никакого притязания на объективное значение для знания, или теоретического разума, сохраняет полную силу по отношению к поведению, или для разума практического, чем и была обоснована вера без знания, — чтобы у людей все-таки хоть что-нибудь было под рукою. Его изложение, при надлежащем понимании, имеет лишь тот смысл, что признание воздающего после смерти, справедливого Бога — удобная и достаточная регулятивная схема в целях истолкования чувствуемой нами серьезной этической значительности нашего поведения, а также для руководительства самым этим поведением; иными словами, это — некоторым образом аллегория истины, так что в данном отношении, к которому ведь в конце концов и сводится все дело, такое признание может заступить место истины, хотя бы его и нельзя было оправдать теоретически или объективно. — Аналогичную схему, с такой же тенденцией, но гораздо содержательнее, правдоподобнее и непосредственнее в своей ценности, представляет собою догмат браманизма об искупительной метемпсихозе, по которому мы должны со временем возродиться во образе каждого обиженного нами существа, чтобы претерпеть затем такую же обиду. — В указанном смысле и надо значит понимать кантовскую
