удачно, и свыше в великие философы произведенный Гегель, — плоский, бездарный, отвратительно-противный, невежественный шарлатан, с беспримерной наглостью размазывавший нелепицу и бессмыслицу, которые были превознесены его продажными приверженцами за бессмертную мудрость и на самом деле приняты за таковую дураками, благодаря чему образовался столь полный хор восхищения, какого никогда прежде и слыхано не было[1]. Духовное влияние такого человека, насильственно созданное и распространенное, имело своим последствием интеллектуальную порчу целого ученого поколения. Почитателей этой лже-философии ожидает осмеяние потомков, приятной прелюдией к которому уже теперь являются насмешки соседей. Или не должно это услаждать моего слуха, если нация, ученая каста которой в течение 30 лет считала мои произведения за ничто, за недостойные никакого внимания, — если нация эта пользуется у своих соседей такою молвой, что никуда негодное, нелепое, бессмысленное и притом материально-корыстное в течение целых 30 лет чтилось и даже обоготворялось ею как высшая и неслыханная мудрость? Или я должен тоже, в качестве доброго патриота, рассыпаться в похвалах немцам и всему немецкому и радоваться тому, что я принадлежу этой, а не какой-нибудь другой нации? Но ведь, как говорит испанская пословица: cada uno cuenta de la feria, como le va en alla (каждый повествует об ярмарке, смотря по тому, как она для него прошла). Нет, ступайте к демоколакам, и пусть они вас восхваляют. Солидные, неповоротливые, министрами раздутые, храбро бессмыслицу размазывающие шарлатаны, без таланта и без заслуг, — вот что нужно немцам, а не люди, как я. Таков аттестат, который я могу выдать им на прощанье. Виланд (Письма к Мерку, стр. 239) говорит, что — несчастье родиться немцем: с ним согласились бы Бюргер, Моцарт, Бетховен и мн. др., — и я в том числе. Дело в том, что „мудрым должен быть тот, кто узнает мудрого в другом“, или „только ум чует ум“.
К самым блестящим и ценным страницам кантовской философии принадлежит, бесспорно, трансцендентальная диалектика, в которой он отнял всякий фундамент у умозрительной теологии и психологии, так что впоследствии, даже при наилучшем желании, не было возможности их восстановить. Какое благодеяние для человеческого ума! Или мы не видим, как за весь период от возрождения наук до Канта мысли даже величайших людей принимают ложное направление, часто даже совершенно сбиваются с пути, вследствие этих двух парализующих всю силу разума, от всякого исследования сначала изъятых, а потом для него умерших, безусловно неприкосно-
- ↑ См. предисловие к моим „Основным проблемам этики“.
