страшной величине, отрицать нельзя; мало того, наказания, обещанные за последний, только еще более увеличивают размеры первого. Откуда же все это в мире, который или сам есть Бог, или с благим намерением создан Богом? Если теистические противники пантеизма восклицают в его опровержение: „Как?.. все злые, ужасные, отвратительные существа, — это Бог?“, то пантеисты могут возразить: „Как?.. все эти злые, ужасные, отвратительные существа произвел, по вашему, de gaieté de coeur, некий Бог?“ В таком же затруднении, как здесь, находим мы Эригену также и в другом из его дошедших до нас произведений, в книге „О предопределении“, которая однако далеко ниже трактата „О делении природы“: и в ней он выступает не как философ, а как теолог. И здесь, поэтому, жалким образом мучается он над теми противоречиями, которые имеют свое последнее основание в том, что христианство привито к иудейству. Но его усилия только еще яснее выдвигают эти противоречия. Бог создал все, все и во всем все; это дано, — „следовательно, он создал также дурное и злое“. Требуется устранить такой неизбежный вывод, и Эригена видит себя вынужденным прибегнуть к жалким словоизворотам. Ну, так злое и дурное совсем не должны существовать, они должны быть ничто. И черт с ними! — Или же в них должна быть виновна свободная воля: именно, хотя создал ее Бог, но создал он ее свободной; поэтому, его не касается то, что она впоследствии предпринимает: ибо на то она и была свободной, т. е. могла по своему выбору поступать так или иначе, могла, иными словами, быть как хорошей, так и дурной. — Браво! — Правда же в том, что быть свободным и быть сотворенным — два свойства, взаимно исключающие друг друга и потому друг другу противоречащие; таким образом, утверждение, будто Бог создал существа и вместе с тем даровал им свободу воли, означает собственно, что он создал их и в то же время не создал. Ибо operari sequitur esse, т. е. действия, или активные проявления, любой возможной вещи не могут быть ничем иным, кроме как следствием ее природы, которая и сама-то даже познается лишь в них. Вот почему существо, чтобы быть свободным в требуемом здесь смысле, не должно бы было совсем иметь никакой природы, а это значит быть совершенно ничем, т. е. одновременно и быть и не быть. Ибо что есть, то необходимо должно быть также чем-нибудь; существование без сущности никак нельзя себе вообразить. Итак, коль скоро создано какое-либо существо, то оно создано так, как оно одарено: следовательно, оно дурно создано, если оно дурно одарено, и дурно одарено, если оно дурно поступает, т. е. действует. Вследствие этого, вина мира, как и его зло, столь же мало, как она, подлежащее отрицанию,
