принимали происхождение и существование мира из некоего вихря, δινη, (Arist. ор. ed. Berol., стр. 295 и Схолии, стр. 351), над чем смеется уже Аристофан, как над безбожием (Облака, ст. 820), — совершенно как в наши дни насмехаются над Лапласовской теорией английские попы, которым она, подобно всякой выступающей на свет истине, очень не по душе, как угроза для их бенефиций. — Даже и наша химическая стехиометрия напоминает несколько пифагорейскую философию чисел: „ибо страдания и свойства чисел — причина страданий и свойств в сущих, — например, двойное, четырехтретное и полуторное“ (Schol. in Arist., стр. 543 и 829). — Что пифагорейцы предвосхитили Коперникову систему, это известно; мало того, Коперник знал это обстоятельство, прямо почерпнув свою основную мысль из известного места о Hicetas в цицероновских Quaestionibus acad. (II, 39) и о Филолае в книге Плутарха „de placitis philosophorum“ (кн. III, гл. 13). Это древнее и важное учение было отвергнуто потом Аристотелем, который заменил его своим вздором, о чем см. ниже, § 5 (ср. Мир как воля и представление, II, стр. 342 2-го изд.; II, стр. 390 3-го изд.). И даже открытия Фурье и Кордье о теплоте в недрах земли служат подтверждением пифагорейскому учению: „пифагорейцы говорили, что огонь творчески действует в середине и центре земли, поддерживая в ней теплоту и оживотворяя ее“ (Schol. in Arist., стр. 505). И если в результате именно этих открытий земная кора рассматривается теперь как тонкий слой меж двух сред (атмосферой и горячими расплавленными металлами и металлоидами), соприкосновение которых должно вызвать гибельный для этой коры пожар, — то этим подтверждается мнение, что мир в конце концов будет истреблен огнем, — мнение, в котором сходятся все древние философы и которое разделяют также индусы (lettres édifiantes, изд. 1819 г., т. 7, стр. 114). — Надо еще отметить также и то обстоятельство, что, как это видно из Аристотеля (Метаф., I, 5, стр. 986), пифагорейцы именем δεκα αρχων обозначили как раз то, что у китайцев называется ин и янг.
Я уже намекнул вкратце в своем главном произведении (т. 1, § 52 и т. 2, гл. 39), что метафизику музыки, как она там изложена мною, можно считать за истолкование пифагоровской философии чисел. Здесь я поясню это несколько подробнее, причем, однако, предполагаю только что упомянутые места уже известными читателю. — Итак, по нашему воззрению, мелодия выражает все движения воли, в том виде, как эта последняя сказывается в человеческом самосознании, т. е. все аффекты, чувства и т. д.; гармония же обозначает последовательную ска̀лу объективации воли в остальной природе. В этом смысле музыка — вторая действительность, идущая вполне парал-
