этой религии, поздно последовавшей за ним из его истинной старой родины, востока! Благодаря ей, оно приобрело чуждую ему дотоле тенденцию, познав ту основную истину, что жизнь не может быть самоцелью, а истинная цель нашего бытия лежит за его пределами. Именно, греки и римляне полагали эту цель всецело в самой жизни, так что они, в этом смысле, вполне могут быть названы слепыми язычниками. Поэтому и все их добродетели сводятся к тому, что́ способствует общему благу, — к полезному, и Аристотель совершенно наивно говорит: „необходимо те добродетели будут величайшими, которые всего полезнее для других“ (αναγκη δε μεγιστας ειναι αρετας τας τοις αλλοις χρησιμωτατας. Ритор. I, гл. 9). Поэтому-то высшей добродетелью у древних и является любовь к отечеству, — хотя добродетель эта собственно весьма двусмысленна, так как в ней значительную роль играют ограниченность, предрассудок, тщеславие некрытое своекорыстие. Немного выше только что приведенного места Аристотель перечисляет все добродетели, чтобы затем разобрать их поодиночке. Вот они: справедливость, мужество, умеренность, великолепие (μεγαλοπρεπεια), великодушие, щедрость, кротость, разумность и мудрость. Какая разница с христианскими добродетелями! Даже Платон, без сравнения самый трансцендентный философ дохристианской древности, не знает добродетели высшей, чем справедливость, которую он даже один только и рекомендует безусловно и ради нее самой, — тогда как у всех прочих древних философов цель всякой добродетели есть счастливая жизнь, vita beata, а мораль трактуется как руководство к такой жизни. От этого плоского и грубого погружения в эфемерное, неверное и пустое существование, европейское человечество было освобождено христианством, которое
|
Coelumque tueri |
Соответственно тому, христианство проповедовало не просто справедливость, а любовь к людям, сострадание, благотворение, примирение, любовь к врагам, терпение, смирение, отречение, веру и надежду. Оно пошло даже дальше: оно учило, что мир — достояние зла и что мы нуждаемся в искуплении, — поэтому оно проповедовало презрение к миру, самоотречение, целомудрие, отказ от собственной воли, т. е. отвержение жизни и ее обманчивых наслаждений; оно указывало даже на освящающую силу страдания, и символом христианства служит орудие пытки. — Я охотно соглашаюсь с тобою, что это серьезное и единственно правильное воззрение на жизнь, под другими формами, уже на целые тысячелетия раньше получило себе распространие во всей Азии, как оно и теперь еще распространено там, независимо от христиан-
