здесь надо противопоставить следующее: во-первых, это не распространяется на моральные свойства человека, которые лежат глубже, а во-вторых, то, что́ мы, во время речи человека, objetive выигрываем от более явственного развития черт его лица, благодаря игре последнего, мы опять subjective теряем от того личного отношения, в которое он сейчас же вступает к нам и которое ведет за собою легкое ослепление, оставляющее нас не беспристрастным, как это я показал выше. Оттого, с этой последней точки зрения, было бы, пожалуй, правильней сказать: „не говори, чтобы я тебя мог видеть“.
Ибо для того, чтобы во всей чистоте и глубине воспринять истинную физиономию человека, нужно его наблюсти тогда, когда он сидит один и предоставленный самому себе. Уже всякое сообщество и его разговор с другим бросают на него какой-то чуждый отсвет, и по большей части для него выгодный, потому что воздействие и противодействие беседы заставляют его быть деятельным и этим поднимают его. Когда же он один и предоставлен самому себе, когда он расплывается в соусе собственных своих мыслей и ощущений, — только тогда он вполне и всецело он сам. И тогда чей-нибудь глубоко проникающий физиономический взор может сразу, в общих чертах, уловить всю его сущность. Ибо на лице его, взятом как такое, запечатлеть основной тон всех его мыслей и стремлений, — arrêt irrévocable того, чем он предназначен быть и чем он всецело ощущает себя лишь тогда, когда он один.
И уже потому физиономика — одно из главных средств к познанию людей, что физиономия, в тесном смысле этого слова, это — единственное, куда не достигают их уловки притворства, так как в области последних лежит одно только патогномическое, мимическое. Оттого я и рекомендую наблюдать всякого тогда, когда он наедине с самим собою, предоставлен себе, и прежде, чем вы с ним заговорите, — отчасти потому, что лишь тогда вы имеете перед собою физиономический момент в его чистоте и несмешанности, тогда как в разговоре сейчас же вливается момент патогномический и человек применяет тогда свои заученные уловки притворства; отчасти потому, что даже самое мимолетное личное отношение делает нас пристрастными и оттого субъективным налетом замутняет наше суждение.
Еще должен я заметить, что на физиономическом пути вообще гораздо легче открыть интеллектуальные способности человека, нежели его моральный характер. Дело в том, что первые гораздо больше пробиваются наружу. Они накладывают свои отпечаток не только на черты лица и его игру, но и на походку и даже на всякое другое движение, как бы оно ни было мало. Пожалуй, тупицу, дурака и умного
