«И никогда не можетъ и не могъ
Свѣтъ радости ему блеснуть лучистый,
Чтобъ не погаснуть въ слишкомъ быстрый срокъ,
«Въ водоворотъ не погрузиться мглистый—
Того, чуть вспоминаемаго, сна;
Но вскорѣ въ глубинѣ души, столь чистой,
«Притихнетъ эта бурная волна:
О, Атаназъ душа твоя святая
150 Не можетъ быть надолго смущена!»
Безплодно такъ и праздно разсуждая
О томъ, что̀ можетъ быть въ душѣ чужой,
Лишь тѣшила себя толпа людская,
Исполненная мудрости пустой,—
Въ томъ для людей одно изъ утѣшеній.
И онъ, какъ тотъ, кто знаетъ духъ людской,
Не отклонялъ подобныхъ разсужденій,
Но, точно былъ вопросъ о комъ другомъ,
Утонченную ткань предположеній
160 Сплеталъ усталымъ творческимъ умомъ;
Никто не зналъ,—лишь близкіе душою,—
Какъ больно это отзывалось въ немъ.
Надъ этой жизнью, нѣжно-молодою,
Печаль нависла, какъ кошмаръ безъ глазъ,
Сжимая существо его змѣею,
И жгла его, терзая каждый часъ;
Изъ жизни жизнь упорно изгоняя,
Тотъ цѣпкій врагъ, вокругъ него віясь,
Былъ всюду, ни на шагъ не отступая,
170 Безъ имени, но съ властностью оковъ,
И потому печаль его нѣмая
Осталась—пусть останется—безъ словъ.
«И никогда не может и не мог
Свет радости ему блеснуть лучистый,
Чтоб не погаснуть в слишком быстрый срок,
«В водоворот не погрузиться мглистый —
Того, чуть вспоминаемого, сна;
Но вскоре в глубине души, столь чистой,
«Притихнет эта бурная волна:
О, Атаназ душа твоя святая
150 Не может быть надолго смущена!»
Бесплодно так и праздно рассуждая
О том, что́ может быть в душе чужой,
Лишь тешила себя толпа людская,
Исполненная мудрости пустой, —
В том для людей одно из утешений.
И он, как тот, кто знает дух людской,
Не отклонял подобных рассуждений,
Но, точно был вопрос о ком другом,
Утонченную ткань предположений
160 Сплетал усталым творческим умом;
Никто не знал, — лишь близкие душою, —
Как больно это отзывалось в нём.
Над этой жизнью, нежно-молодою,
Печаль нависла, как кошмар без глаз,
Сжимая существо его змеею,
И жгла его, терзая каждый час;
Из жизни жизнь упорно изгоняя,
Тот цепкий враг, вокруг него виясь,
Был всюду, ни на шаг не отступая,
170 Без имени, но с властностью оков,
И потому печаль его немая
Осталась — пусть останется — без слов.
