Былъ юноша; какъ будто отъ чрезмѣрныхъ
Трудовъ и странствій, въ слишкомъ ранній срокъ,
Онъ посѣдѣлъ; никто его невѣрныхъ
И зыбкихъ мыслей разгадать не могъ,
Но изъ страны въ страну, какъ привидѣнье,
Гонимъ былъ блѣдный—демономъ тревогъ.
На немъ не тяготѣло преступленья,
Онъ ничего дурного не хотѣлъ,
И чувствовалъ онъ только сожалѣнье
10 Къ тѣмъ, въ комъ возможность темныхъ думъ и дѣлъ;
И власти онъ не жаждалъ, или славы,
Чей свѣтъ, чуть вспыхнувъ, вотъ ужь отблестѣлъ;
Онъ не вкушалъ отъ низменной отравы,
Что зажигаетъ грубыя сердца,
И гаситъ въ душномъ дымѣ ихъ забавы;
И смертный страхъ былъ чуждъ его лица:
Онъ былъ избранникъ Мудрости лучистой,
Такъ какъ же могъ бояться онъ конца!
Никто такой межь смертныхъ не былъ чистый,
20 Никто, добромъ плѣненный какъ добромъ,
Такъ не былъ свѣтелъ въ этой жизни мглистой.
Был юноша; как будто от чрезмерных
Трудов и странствий, в слишком ранний срок,
Он поседел; никто его неверных
И зыбких мыслей разгадать не мог,
Но из страны в страну, как привиденье,
Гоним был бледный — демоном тревог.
На нём не тяготело преступленья,
Он ничего дурного не хотел,
И чувствовал он только сожаленье
10 К тем, в ком возможность темных дум и дел;
И власти он не жаждал, или славы,
Чей свет, чуть вспыхнув, вот уж отблестел;
Он не вкушал от низменной отравы,
Что зажигает грубые сердца,
И гасит в душном дыме их забавы;
И смертный страх был чужд его лица:
Он был избранник Мудрости лучистой,
Так как же мог бояться он конца!
Никто такой меж смертных не был чистый,
20 Никто, добром плененный как добром,
Так не был светел в этой жизни мглистой.
